Эта записка датирована 3 мая; в тот самый день в Париж прибыл Людовик XVIII, и Рошешуар покинул российскую службу, чтобы отныне служить французскому монарху. Его дядя не одобрил этот поступок. «Рошешуар и Растиньяк, мне кажется, слишком поспешили оставить службу России, в особенности первый, возвышенный, осыпанный милостями императора, привязанный к его особе, мог бы, по меньшей мере, проводить его до Санкт-Петербурга. Это некрасиво, и я этим очень удручен», — признавался он в письме сестре Армандине. (Правда, Рошешуар, принятый на военную службу, сразу же написал прошение о своем назначении послом в Петербург или, на худой конец, в Константинополь.) Сам Ришельё по-прежнему числился первым камергером французского двора, однако письмо с поздравлениями королю отправил только 6(18) мая из Херсона. Поздравляя его величество со счастливым «восстановлением на троне своих предков», он сетовал, что «в силу властных обстоятельств и четких приказаний императора был лишь отдаленным зрителем великих событий, тогда как желал бы принять в них активное участие». Тем не менее он как «верный слуга Вашего Величества» выражал радость по поводу того, что справедливость восторжествовала.
Вместо республиканского триколора над Францией вновь развевалось белое королевское знамя. По Парижскому договору от 30 мая 1814 года территория Франции вернулась в границы 1792 года с небольшими уступками; почти все ее колонии отошли Великобритании. 4 июня король провозгласил Конституционную хартию, учреждавшую режим народного представительства и отменявшую всеобщую воинскую повинность. Согласно Хартии, Людовик XVIII обладал значительными полномочиями: выдвигал, утверждал и оглашал законы; созывал обе палаты парламента (палату депутатов и палату пэров) и мог в любой момент завершить их работу, а также распустить палату депутатов; назначал пэров и председателей обеих палат. Тем не менее этот документ выглядел довольно либеральным. Статья первая гласила: «Французы равны перед законом независимо от своего титула и ранга». Эмигранты, вернувшиеся во Францию вместе с королем, были недовольны и хотели восстановить прежние порядки.
В это время Ришельё занимался делами народного просвещения: он поручил аббату Николю разработать «общий план образования» и «соединить публичную гимназию с институтом таким образом, чтобы одно заведение поддерживало другое и чтобы бедные люди могли воспользоваться наставлениями хороших преподавателей, которых мы посредством денег богатых людей, в институте воспитываемых, можем привлечь сюда», как он объяснял в письме профессору Харьковского университета Антону Антоновичу Дегурову (в «прошлой жизни» Антуану Жеди-Дюгуру). Вскоре Николь подготовил положение о Благородном институте, которое было опубликовано в 1814 году на русском и французском языках. «Начертание правил воспитания в обоих одесских благородных институтах» считается первой книгой, напечатанной в одесской городской типографии.
Гвардейские полки вернулись из Парижа в Петербург 30 июля 1814 года, и вскоре Дюк получил ласковое письмо от Александра, возвратившегося в столицу кружным путем — через Англию и Голландию. Император приглашал его приехать осенью в Вену, чтобы уладить все нерешенные вопросы, касающиеся южных губерний.
«Я помню прощальный вечер у герцога в его саду, — рассказывает А. О. Смирнова-Россет. — Маменька была еще в глубоком трауре, она взяла меня и Осю… Этот вечер был очень грустный, луна освещала тускло тот уголок, в котором мы сидели, маменька плакала, а я Ришеньку (Ришельё. — Е. Г.) просила жениться на ней и увезти нас всех с ним». На это неожиданное предложение Дюк якобы ответил: «Это невозможно, дитя мое, я должен вернуться во Францию, служить моему королю и моей стране, я вновь обрету там моих сестер и моих племянников — всё, что мне дорого на этом свете, а твоя мама должна заниматься своими делами…» Вряд ли он высказался именно так, ведь официально он еще оставался генерал-губернатором Новороссии и отправлялся всего лишь в очередную деловую командировку. Однако, как писал один современник, «день отъезда герцога (26 сентября 1814 года. — Е. Г.) был днем траура для Одессы»: «Большая часть населения провожала его за город, посылая ему благословения, и более 2000 человек следовало за ним до первой почтовой станции, где приготовлен был прощальный обед. Герцог был рассеян и печален, как и все провожавшие его. Каждый старался сдерживать себя, чтобы не слишком огорчать герцога; но выражение печали обнаруживалось против воли: предчувствие, что герцог более не возвратится, было написано на всех лицах. Пошли взаимные сердечные излияния; герцог просил, чтобы ему дали уехать; подняли бокал за благополучное путешествие и возвращение. Крики «ура» огласили степи; но скоро они были заглушены рыданиями: чувство печали взяло верх, и все кинулись, так сказать, на герцога, собиравшегося сесть в экипаж; его стали обнимать, целовать ему руки, край его одежды; он был окружен, стеснен толпою и сам залился слезами. «Друзья мои, пощадите меня…» — и несколько лиц понесли его к экипажу…»
Город, который Дюк покидал, мало чем напоминал тот поселок, куда он приехал одиннадцатью годами ранее. Население увеличилось до тридцати пяти тысяч человек, вместо четырех сотен невзрачных домишек вдоль стройных улиц стояли две тысячи зданий, обширный городской сад освещали фонари, на площадях красовались храмы и театр; городские доходы увеличились в 25 раз, а таможенные поступления — в 90 и составляли теперь два миллиона рублей. Если раньше надо было выписывать булочников из Петербурга, то теперь в городе проживало достаточное количество ремесленников, которых разделили по цехам; в 1813 году из Одессы в Константинополь отправили мебели на 60 тысяч рублей, когда как по приезде Ришельё «насилу смог в течение шести недель достать для себя дюжину самых простых стульев, да и те… пришлось выписать из Херсона». «Какая страна может похвастать подобными результатами?» — вопрошал он в записке 1813 года, отосланной императору Александру. Теперь Дюк ехал к нему сам, предчувствуя перемены в своей судьбе, и это предчувствие заставляло его сердце то замирать, то ускоренно биться.
Глава четвертая
ПРЕМЬЕР-МИНИСТР
Какая тоска — править этими чертовыми цивилизованными народами!
Танцующий конгресс
Ришельё еще находился в Одессе, когда 13 (25) сентября 1814 года Александр I торжественно вступил в Вену вместе с королем Пруссии Фридрихом Вильгельмом III. Хозяину, австрийскому императору Францу I, пришлось расстараться: во дворце Хофбург надо было разместить двоих императоров с супругами (а Александр привез с собой также брата Константина и сестер Марию и Екатерину), четверых королей (Пруссии, Дании, Вюртемберга и Баварии), двоих наследных принцев, полдюжины эрцгерцогов, эрцгерцогинь и десятки князей. Только прокормить их всех стоило 50 тысяч флоринов в день. Для обслуживания участников конгресса было выделено 300 колясок и более 1200 лошадей. Придворными церемониями и увеселениями распоряжался особый комитет. «После всего того, что Франция заставила нас пережить за двадцать пять лет, мы заслужили этот сезон удовольствий», — заявил Фридрих Вильгельм, несмотря на всю свою печаль в связи с кончиной жены. Однако император Франц уже в начале октября возопил: «Когда всё это кончится?! Мне не выдержать долго такой жизни». Но «эта жизнь» только начиналась, а в истории осталось меткое словцо престарелого Шарля де Линя (который, разумеется, тоже был здесь): «Конгресс танцует, но не подвигается».