Самой главной, конечно же, была проблема мирного договора, вернее, ультиматума союзных держав. К 27 сентября они несколько смягчили требования, отказавшись от претензий на форты Жу и Эклюз в горах Юра и Шарлемон в Арденнах, сократили размер контрибуции с 800 до 700 миллионов франков, а срок военной оккупации с семи до пяти лет. Произошло это явно благодаря вмешательству Александра I, которого Ришельё поблагодарит в письме от 17 октября.
(Незадолго до своего отъезда из Парижа, состоявшегося 29 сентября, царь принял Ришельё и якобы вручил ему карту Франции со словами: «Вот Франция, какой они ее сделали, но здесь еще недостает моей подписи». Ламартин в своей «Истории Реставрации» еще более приукрашивает этот эпизод, вкладывая в уста царя, в самом деле склонного к позерству, слова: «Сохраните эту карту, которую я восстановил для вас одного; в будущем она станет свидетельством ваших услуг, моей дружбы к Франции и лучшим доказательством благородства вашего дома».)
Вместе с тем это заступничество способствовало зарождению ложного представления о том, будто премьер-министр Ришельё — марионетка русского царя. В салонах Сен-Жерменского предместья даже распространяли карикатуру, на которой Дюк был изображен с хартией в одной руке и кнутом в другой. Однако лорд Каслри, поначалу также встревожившийся из-за нескрываемых дружеских связей между Ришельё и Александром, быстро успокоился и заговорил о его «умеренности» и «здравомыслии». Герцог Веллингтон тоже состоял с Дюком в хороших отношениях. Уже 29 сентября Ришельё добился новых уступок: сохранил за Францией города Конде во Фландрии и Живе в Арденнах, предотвратил австрийскую оккупацию Страсбурга, который могли стереть с лица земли, сохранил несколько французских гарнизонов в оккупированной зоне и, наконец, сократил срок оккупации до трех лет. Взамен союзники потребовали повысить контрибуцию до 800 миллионов франков.
После неоднократных встреч Ришельё с Веллингтоном окончательный проект мирного договора был подписан переговорщиками 2 октября. После его подписания Ришельё, «бледный и весь дрожа», вихрем влетел на заседание правительства (об этом рассказывает Паскье). «Я погиб, — промолвил он, — я обесчещен; да, после того, на что я только что дал согласие, мне остается положить голову на плаху; но могли я поступить иначе? Чему Франция сегодня в состоянии противиться и каким бы оказалось ее положение, если бы она не смирилась и не обезоружила путем уступок то, что не может сдержать силою?» Кто мог бы бросить упрек человеку, сумевшему остановить на всем скаку мчавшихся галопом лошадей, когда перед ним неожиданно выросла скала?
Слегка оправившись от переживаний, герцог стал готовиться к великому дню 7 октября — открытию парламента, на котором король должен был произнести тронную речь.
В полдень Людовик XVHI выехал из Тюильри в карете, где вместе с ним сидели также Месье (граф д’Артуа) со своими двумя сыновьями (герцогами Ангулемским и Беррийским), и направился на противоположный берег Сены, в здание Законодательного корпуса (ныне — Бурбонский дворец). Впереди скакали отряд конных гренадеров, отряд королевских мушкетеров и отряд легкой кавалерии. Рядом с дверцей кареты неотлучно находился капитан королевской стражи. У подножия лестницы короля уже час дожидалась делегация из двенадцати пэров и двадцати пяти депутатов во главе с обер-церемониймейстером маркизом де Дрё-Брезе. Тут же были герцог Орлеанский и принц Конде.
Политические режимы во Франции сменяли друг друга с такой быстротой, что искусство за ними не поспевало: над колоннадой дворца еще красовался фронтон работы Антуана Шоде, установленный в 1807 году и изображающий императора французов Наполеона на коне, явившегося к законодателям со знаменами врагов, поверженных под Аустерлицем. К приезду нового монарха успели убрать только надпись: «Наполеону Великому — Законодательный корпус после Аустерлицкой кампании». Только в 1816 году этот барельеф заменят другим, работы Александра Эвариста Фрагонара, на котором Людовик XVIII дарует французам Конституционную хартию[60].
Король и принцы прошли в зал заседаний, оформленный в 1796 году Жизором для Совета пятисот: ряды красных кресел поднимались амфитеатром, разделенные семью лестницами, впереди сидели пэры, на верхних рядах — депутаты; места для публики (где яблоку было негде упасть) были отгорожены от зала тридцатью двумя ионическими колоннами напротив места председателя, ниже которого стояла ораторская трибуна, украшенная белым мраморным барельефом с изображением аллегорий Истории и Репутации. В стене за трибуной были устроены ниши для шести скульптур великих ораторов древности: Брута, Ликурга, Катона, Цицерона, Солона и Демосфена. Статую Наполеона, стоявшую за столом председателя, заменили бюстами Людовика XVI, Людовика XVII и Людовика XVIII, а большие буквы «Н» наскоро замазали. (4 декабря Людовик XVIII подарит статую «узурпатора» прусскому королю Фридриху Вильгельму; сегодня ее можно увидеть во дворце Сан-Суси в Потсдаме.)
При появлении Людовика весь зал вскочил, крича «Да здравствует король!». Монарх расположился на возвышении перед местом председателя; справа от него сели граф д’Артуа, герцог Беррийский и принц Конде, слева — герцоги Ангулемский и Орлеанский. Рядом поместились канцлер, обер-камергер и высшие придворные. У подножия трона сидели министры, четыре маршала, четыре кавалера королевских орденов, шесть государственных советников и шесть рекетмейстеров[61].
Людовику было уже шестьдесят, его легендарная тучность достигла апогея; страдая от подагры, он передвигался с большим трудом, однако умудрялся при этом сохранять поистине королевское достоинство и импозантность. Как отмечала герцогиня де Бройль, супруга пэра Франции, на устах монарха постоянно витала улыбка, взгляд же его был строг до суровости. Свою речь он произнес звучным голосом, как человек, чувствующий себя господином; продолжалась она не больше четверти часа. После речи началась церемония присяги. Канцлер и министр внутренних дел вызывали по одному пэров и депутатов, которые клялись «хранить верность королю, повиноваться Хартии и законам королевства», а также вести себя достойно.
Не обошлось без инцидентов. Во время принесения присяги несколько депутатов попросили слова, однако Ришельё сухо осадил их: «С незапамятных времен обычаи монархии не позволяют при подобных обстоятельствах брать слово в присутствии короля без его дозволения». Принц Полиньяк и граф де ла Бурдонне-Блоссак добавили к тексту присяги важную оговорку: «За исключением того, что касается католической религии» — это был их выпад против свободы вероисповедания, допускаемой Хартией. Наконец, некоторые депутаты отсутствовали, в частности верховод ультрароялистов граф де Бональд. Но тем всё и ограничилось; канцлер Дамбре объявил, что парламентская сессия 1815 года считается открытой, и король с принцами покинули дворец под рукоплескания присутствующих. Через некоторое время пушечный залп возвестил о том, что они благополучно вернулись в Тюильри.
Тем временем новый глава кабинета переселился в Министерство иностранных дел — бывший особняк Галифе на улице Бак в Сен-Жерменском предместье, на левом берегу Сены. Герцог явился туда пешком, в сопровождении одного-единственного слуги, который нес баул с одеждой. Это было так необычно, что привратник не хотел его пускать, думая, что это розыгрыш. Практически Дюку приходилось начинать новую деятельность с нуля, как в Одессе: мебель в особняке была обветшалая, а позже, когда он устраивал званые ужины, столовое серебро приходилось заимствовать в соседнем министерстве. Между тем одесская глава его жизни завершилась окончательно: 7 октября был подписан приказ о назначении Ланжерона одесским градоначальником и генерал-губернатором Новороссии и Бессарабии.
60
В последний раз фронтон переделали после Июльской революции 1830 года: Жан Пьер Корто изобразил на нем Францию, стоящую перед троном вместе с Силой и Справедливостью и призывающую элиту творить законы.
61
Рекетмейстер