Вслед за Вобланом «попросили на выход» и Барбе-Марбуа (он что-то не поделил с Деказом), которого временно заменили старым канцлером Дамбре, намереваясь позже предложить должность министра юстиции Паскье. Барбе-Марбуа вновь возглавил Счетную палату.
Люди гибнут за металл
Европейское равновесие было весьма шатким. Сложился двухполярный мир: морская держава Англия против континентальной державы России. Они разнились всем: формой правления, экономическими интересами и политическими взглядами на Европу и место в ней Германии, в особенности Пруссии. Нидерланды находились под влиянием Англии, Польша стала вассалом России, Австрия, исторический союзник России, господствовала над Италией, что беспокоило Англию… Но пока потенциальные конфликты, способные взойти на этой почве, оставались в зародыше из-за отсутствия за столом третьего крупного европейского игрока — Франции.
Враждебность к ней всех остальных европейских стран на данном этапе была общим знаменателем их внешней политики. И такая ситуация причиняла Ришельё душевную боль. Он назначал послами людей, которых хорошо знал и которые говорили бы за границей его голосом: в Петербурге находился граф де Ноайль, в феврале 1816 года в Лондон выехал маркиз д’Осмон, в мае в Берлин — маркиз де Боннэ, в июле в Вену — граф де Караман. Это всё были люди «из раньшего времени», не нуждавшиеся в представлении. Внешняя политика Франции отныне зиждилась на «двух китах»: сдержанности и осторожности. Ришельё многого ожидал от России, однако был настороже; он стремился изолировать Пруссию, сблизившись с Австрией, которая внушала ему меньше опасений, чем Англия, поскольку Франции предстояло восстановить свои позиции не только на суше, но и на море.
Английский оккупационный корпус стоял в департаменте Нор-Па-де-Кале; с декабря 1815 года по май 1816-го в Министерство иностранных дел поступали тревожные сведения о поведении англичан (новости проходили через двойной фильтр префектов и министерств внутренних дел и юстиции). Британские офицеры хвалили Наполеона и позволяли себе оскорбительные высказывания в адрес короля, устраивали военные маневры и охотились на только что засеянных полях; солдаты нападали на дилижансы, занимались контрабандой, делали фальшивые деньги, не гнушались кражами и разбоем, не говоря уже о пьянстве. Судить их могли только собственные военные суды. 29 мая один английский солдат убил кабатчика, отказавшегося снабдить его водкой в девять часов вечера. Его судили и приговорили к нескольким дням гауптвахты. При этом англичане считались благовоспитанными по сравнению с пруссаками и прочими немцами!
Зато русские, стоявшие от Валансьена до Авена (от «Волосеня» до «Овина», как произносили эти названия солдаты), «были приветливо горды с жителями и старались задабривать их ласками и деньгами», пишет Ф. Ф. Вигель. В этом (опять же по словам Вигеля) они следовали примеру своего начальника — генерала графа М. С. Воронцова, ставка которого была в Мобёже. Но и у них возникали конфликты с таможенниками (Воронцов писал дежурному генералу Главного штаба А. А. Закревскому, что казакам невозможно объяснить, почему провезти табак через границу — преступление). Однажды таможенник убил казака, а члены Авенского трибунала, обещавшие предать его суду, помогли ему бежать. После этого Воронцов объявил, что будет «вопреки конвенции почитать себя на военной ноге»: «…каждого виновного против нас француза буду судить нашими законами и подвергать по оным наказанию, хотя бы привелось и расстрелять». Париж ответил отказом на требование Воронцова судить организаторов побега убийцы казака. Вскоре неподалеку от таможни был убит русский артиллерист. Тогда Воронцов велел арестовать всю таможенную команду во главе с офицером, продержал их под стражей 36 часов, а на прощание заметил, что «ежели бы между ими в сем случае нашел убийцу, то тут же на площади по суду оный был бы расстрелян». С тех пор, докладывал граф царю, «трибуналы, по крайней мере, сколько до судей касалось, показывали нам не только беспристрастие, но даже усердие и ревность».
В свою очередь русские солдаты подвергались наказаниям за «смертоубийство, разбои, кражу, неповиновение и грубость к начальству», так что воровство практически исчезло. При этом Воронцов строго-настрого запретил офицерам пороть нижних чинов «для острастки» за чужие проступки, поскольку солдаты, «привыкая к возможности наказания, легко привыкают и к возможности преступления». (Кстати, у англичан телесные наказания применялись чаще.) В составе русского оккупационного корпуса числился и И. А. Стемпковский, приехавший из Одессы в Вену вместе с Дюком и участвовавший в походе 1815 года. Правда, он был оставлен в Париже, где занимался в основном изучением трудов выдающихся археологов, но регулярно получал повышения по службе: в 1816 году его произвели из поручиков в штабс-капитаны, затем в капитаны и в сентябре 1818-го в полковники с переводом в 43-й егерский полк.
Конфликты с иностранными военными, конечно же, отравляли жизнь, но самое главное — оккупация обходилась Франции в 150 миллионов франков в год. Уже в апреле 1816 года Ришельё робко намекнул Александру, что неплохо бы вывести войска к концу года. О том же говорили и его послы в четырех европейских столицах. По отдельности все как будто соглашались; в конце июля царь объявил через Поццо ди Борго, что не возражает против сокращения оккупационной армии на треть, то есть на вывод пятидесяти тысяч человек (на такое Ришельё не смел даже надеяться), но при одном условии: пусть приказ отдаст Веллингтон, он же главнокомандующий. Веллингтон же, собиравшийся возвращаться в Англию, сказал: посмотрим, каковы будут результаты грядущей парламентской сессии, от ваших депутатов можно ждать чего угодно. Дюку они и сами порядком надоели, а теперь у него появился весомый аргумент в пользу роспуска Несравненной палаты. К тому же Александр подталкивал его к этому шагу еще с апреля, а в июле по Парижу ходила шутка: «Говорят, что король прихворнул. — Заболеешь тут, если угодил в палату на целых пять лет».
Рассматривались три варианта: обновить палату на пятую часть, полностью сменить ее состав или отозвать ордонанс от 13 июля 1815 года, поскольку тот противоречит Хартии, согласно которой возраст депутатов должен быть не моложе сорока лет, а их количество составлять 258 человек. Ришельё склонялся к последнему варианту: таким способом можно было бы одним махом избавиться от 136 депутатов — от большинства оппозиции.
Эта палата была в его глазах «гнездом безумия и брожения», скопищем предвзятых, некомпетентных и корыстных людей. Роялисты, входившие в комиссию по бюджету (в том числе Монкальм-Гозон, ярый противник своего бывшего шурина), не имели ни малейшего представления о финансовых вопросах, а в Риоме королевский суд оправдал зачинщиков беспорядков в Ниме, которые тяжело ранили генерала Анри Жака Лагарда, личного друга Ришельё (Лагард служил Наполеону и во время Ста дней был ранен в грудь, прикрывая отступление корпуса Груши через Намюр).
Дюк был неспособен понять алчность ультраправых, а те не могли понять его. «Он думал, что мы безумны, — пишет в мемуарах Вилл ель. — Разоренный Республикой, возвратившийся во Францию после длительного изгнания, не сумев вернуть ничего из огромных владений своей семьи, проходя, как любой другой, мимо своего разрушенного замка и проданного особняка, не добившись даже возвращения картин и книжных собраний, на которые он указал как на принадлежащие ему, из музеев и прочих общественных мест, он не понимал, что столь естественное чувство боли, какое должны были испытывать жертвы подобных несчастий, могло породить… жажду мести… более способную навлечь новые беды, чем вознаградить за уже перенесенные».