Бескорыстие и самоотречение герцога в самом деле было трудно понять, поэтому молва приписывала ему миллионные доходы в виде ренты, тогда как на самом деле в августе 1816 года Ришельё отказался от переговоров с владельцами его бывшего имущества, не желая использовать служебное положение. Он признался Деказу, что на нем еще висит и 40 тысяч ливров долга: «Я придаю большое значение возможности сказать, что у меня ничего нет, но что я уплатил все долги моей семьи до последнего су».
В первый раз вопрос о роспуске палаты депутатов был поставлен 6 августа на заседании правительства в присутствии короля. Король думал, взвешивал, колебался и решился только 27-го: палата будет распущена 5 сентября. Это решение держалось в секрете до последнего часа: Деказ сообщил о нем вождям партии «умеренных» 3 сентября, а Ришельё ничего не сказал даже Армандине, у которой провел следующий вечер. Высочайший ордонанс о возвращении к положениям Хартии, касающимся выборов депутатов, был опубликован в «Универсальном вестнике» 7 сентября и произвел эффект разорвавшейся бомбы. Вечером того же дня Ришельё был в Опере; ему устроили овацию. Впрочем, герцог писал маркизу д’Осмону: «Салоны в ярости, меня считают ни на что не годным». Кстати, в салонах распространялась политическая карикатура со стихами из басни Лафонтена «Лягушка, пожелавшая сравняться с быком»: в левой части был изображен на постаменте кардинал Ришельё, из-за которого выглядывает памятник Людовику XIII, а справа к нему приближается вставший на ходули, но всё равно не дотягивающийся до его уровня герцог де Ришельё, с заносчивым видом произносящий: «Вот и я». Лягушка, как известно, до размеров быка раздуться так и не смогла, «с натуги лопнула и — околела».
О славном предке главы правительства в те времена вспоминали неоднократно. Королевский ордонанс от февраля 1816 года повелевал украсить мост Людовика XVI (нынешний мост Согласия, ведущий к Бурбонскому дворцу) статуями аббата Сугерия, советника Людовика VII, которого тот назвал «отцом Отечества»; Сюлли, министра финансов Генриха IV; кардинала Ришельё и Кольбера, главного министра Людовика XIV. Для короля также изготовили голубой фарфоровый сервиз с золотой каймой и изображением великого кардинала, который тот собирался подарить его потомку — вероятно, с намеком. В 1816 году Антуан Жей опубликовал «Историю правления кардинала де Ришельё», в которой стремился показать превосходство пращура Армана (к которому тот относился исключительно как к историческому лицу, а не как к родственнику).
Однако не мешало бы вспомнить и о том, что при жизни кардинала-герцога ненавидели все, от верхов до низов, и что на него неоднократно готовились покушения. Просто оба Ришельё умели настоять на своем, если чувствовали свою правоту. 9 сентября Дюк объяснял маркизу де Караману: «Зло слишком глубоко укоренилось, эгоизм и своекорыстие слишком широко распространены, чтобы можно было льститься полнейшей реставрацией; нация слишком стара и слишком изношена, но если бы ее отдали палате — такой, какой та была, — она бы умерла, я в этом ничуть не сомневаюсь. Теперь, войдя в рамки Хартии, новая палата вольна беспокоить, прогонять министров, но по меньшей мере она не опрокинет государство».
Уже 7 сентября Ришельё написал Веллингтону — сообщил о принятых им мерах и прямо заявил: если на открытии палаты нового созыва, намеченном на 4 ноября, король сможет объявить о сокращении оккупационной армии, это существенно облегчит ему задачу. Однако Веллингтон считал, что сокращать контингент преждевременно, опасаясь, как бы не подняли голову левые. Вот те раз! Дюк снова заговорил о своей отставке.
Ришельё ни в коей мере не желал, чтобы роспуск Несравненной палаты был расценен как победа какой-либо партии, поэтому разгневался, узнав, что Деказ велел конфисковать 18 сентября брошюру Шатобриана «Монархия согласно Хартии»: в предисловии, написанном в последний момент, виконт яростно клеймил министров и будущую палату депутатов — «кровавую дщерь Конвента». Ни в коем случае нельзя было создавать новых мучеников. Ришельё, пытаясь загладить эту неловкость, просил Деказа воздержаться от выпадов в адрес Шатобриана, а короля, отнявшего у виконта 24 тысячи франков пенсии, получаемой им в качестве государственного министра (почетный титул бывших политиков), — сохранить за ним как пэром 15 тысяч франков, «чтобы ему не пришлось просить милостыню». (В начале следующего года Шатобриан попытается вновь войти в милость и отправит к Ришельё парламентером герцогиню де Дюрас. Герцог был шокирован: он не одобрял подобных методов, широко распространенных во французском высшем свете, и мог бы сказать о себе вместе с Чацким: «Я езжу к женщинам, да только не за этим».)
Привыкнув в Новороссии к разъездам, предпочитая всё видеть своими глазами, герцог отправился в конце сентября в Руан «на разведку» и слал оттуда Деказу письмо за письмом, проповедуя умеренность: «Я бы хотел, чтобы мы старались потушить пожар, а не подбрасывать в него горючие материалы». В результате двухступенчатых выборов, состоявшихся 25 сентября и 4 октября 1816 года, была сформирована новая палата, в которой первую скрипку играли умеренные роялисты: их было 139 против 92 крайних, 20 республиканцев и 10 левых либералов. Группка депутатов (Руайе-Коллар, Жордан, Беньо, Гизо) была прозвана «доктринерами» — они хотели примирить монархию с республикой, а королевскую власть со свободой.
Главной теперь становилась финансовая проблема: расходы будущего года оценивались в миллиард франков, тогда как поступлений ожидалось всего 700 миллионов. В октябре Ришельё добился трехмесячной отсрочки по выплатам репараций, пока не будет решен вопрос о банковском займе.
Единственной его надеждой по части вывода войск оставался русский император, и 15 октября Ришельё написал письмо Каподистрии: «Если народ будет видеть в Короле только сборщика дани для чужеземцев, орудие, которым пользуются, чтобы передать страну в откуп союзным державам, доверие не установится и мы не станем снова Францией». Но Александру не удалось убедить Веллингтона, а перечить «железному герцогу» никто не хотел.
Ришельё делал всё возможное, чтобы смягчить главнокомандующего (20 января 1817 года маркиза де Монкальм устроила у себя большой раут в его честь) и стравить его сторонников друг с другом. Суть его позиции выражена в небольшой записке Деказу, наспех набросанной в ноябре: «Это дело решенное, но прежде всего я не желаю иноземной поддержки. Лучше умереть от рук французов, чем жить благодаря иноземному покровительству». У Франции должен быть собственный голос.
В январе 1817 года было окончательно покончено с работорговлей (это обязательство Париж взял на себя еще в 1814-м), но Ришельё отказал англичанам в праве инспектировать французские суда, чтобы убедиться в отсутствии на них рабов. Он воспрепятствовал созданию морской лиги для борьбы с берберийскими пиратами в Средиземном море (лигу, разумеется, возглавила бы Англия) и одновременно добился французского посредничества в споре между Испанией и Португалией о южноамериканских колониях (Англия слишком активно им интересовалась). В 1817 году Франция вернула себе Сенегал и Гвинею, ранее захваченные англичанами, а годом позже — Гваделупу и Мартинику. Чтобы заставить Португалию отдать Французскую Гвиану, занятую в 1809 году, Ришельё пригрозил военно-морской экспедицией, и 21 ноября 1817-го португальцы оставили Кайенну.
Действуя максимально тонко, герцог старался уменьшить австрийское влияние на Неаполь (Иоахим Мюрат был расстрелян австрийцами в октябре 1815 года, королем снова стал Фердинанд IV) и сохранить Турин в зоне влияния Франции. Племянника короля, герцога Беррийского, женили на Марии Каролине Бурбон-Сицилийской (1798–1870) — внучке Марии Каролины Австрийской, которую Ришельё не так давно принимал в Одессе. Будущие супруги впервые увидели друг друга 15 июня 1816 года в Фонтенбло, куда невеста, на 20 лет моложе жениха, приехала из Неаполя (там заключили брак заочно, по доверенности, как было принято в королевских семьях); два дня спустя их торжественно обвенчали в соборе Парижской Богоматери.
Но для обретения самостоятельности нужно было вернуть финансовую независимость, расплатившись по счетам. В январе 1817 года в Лондоне и Париже велись долгие переговоры с европейскими банкирами. В феврале, марте и июле лондонский банкир Александр Бэринг на выгодных условиях разместил в Англии, Голландии, Германии пятипроцентные французские ценные бумаги на 26 миллионов франков. Они принесут французскому правительству 315 миллионов франков, и Ришельё скажет: «В Европе шесть великих держав: Англия, Франция, Россия, Австрия, Пруссия и братья Бэринги». Теперь держатели этих бумаг могли оказать давление на правительства своих стран, чтобы те смягчили требования к Парижу. Кстати, Веллингтон был близок к Бэрингам… «То, чего не смог сделать Бонапарт в расцвете славы, свершил честный человек под грузом неслыханных бедствий; там, где хитрость потерпела неудачу, оказалось достаточно слова чести герцога де Ришельё», — писал в феврале Матье де Моле.