Ахен, старинный немецкий городок с населением всего 20 тысяч жителей, расположен в четырех-пяти километрах от современной границы Германии с Бельгией и Нидерландами. До 1531 года здесь короновались императоры Священной Римской империи, а затем Ахен уступил это право Франкфурту. Религиозные войны и сильный пожар 1656 года привели город в упадок. В 1793 году Ахен был занят французами и по Люневильскому мирному договору (1801) перешел к Франции. В 1815 году его отдали Пруссии. Он уже не раз становился ареной важных дипломатических событий: в 1668 году здесь был проведен первый Ахенский конгресс, положивший конец Деволюционной войне, а второй конгресс, 1748 года, завершил Войну за австрийское наследство.
По дороге герцог остановился на несколько дней в Спа, намереваясь, в частности, переговорить в приватной обстановке с лордом Каслри. Каковы же были его удивление и замешательство, когда в этот курортный городок неожиданно явилась Дезире Клари-Бернадот, ставшая в феврале 1818 года королевой Швеции Дезидерией! Причиной ее появления была вовсе не политика и не забота о своем здоровье — бывшая сердцеедка влюбилась в Ришельё! В планы Дюка вовсе не входило ссориться с Карлом XIV Юханом. Между тем доверенный человек Бернадота в письмах королю уже выражал тревогу по поводу упорного нежелания его супруги возвращаться в Швецию. Еще международного скандала не хватало!
Ришельё приехал в Ахен 27 сентября и поселился на улице Святого Петра. Вместе с ним были Рейневаль (Отрив остался в Париже руководить работой Министерства иностранных дел), глава Северного департамента Буржо, который должен был вести протоколы заседаний, и еще пятеро служащих. Еще несколько членов французской делегации появлялись лишь на время; например, герцог Ангулемский приехал 9 ноября всего на день.
Ришельё возлагал на конгресс большие надежды, но знал, что ему придется нелегко. С конца мая по Европе ходила записка, составленная бароном де Витролем по просьбе Месье, в которой говорилось, что с уходом иностранных войск во Франции может вспыхнуть новая революция. Меттерних всеми силами старался сохранить Четверной союз, не допуская в него Францию. Каслри был того же мнения. Поэтому Ришельё настоял на немедленной встрече с царем. Но и эта встреча, произошедшая 29 сентября, его расстроила: Александр опасался «катастрофы», считая, что Франция «еще больна», передал герцог в письме королю. Ришельё пытался уверить своего бывшего государя, что необходимости в «новом крестовом походе, как в 1815 году», не возникнет; однако его идеи показались царю «глупыми», о чем последний и сообщил в тот же день Меттерниху. Оказалось, что герцогу не на кого опереться; а тут еще Чарлз Стюарт с бароном фон Винцентом устроили так, что Поццо ди Борго задержался в Париже (он приедет только 7 октября).
Вечером 29 сентября полномочные представители четырех держав, собравшись у князя фон Гарденберга, известили Ришельё о своем решении вывести оккупационную армию, а 2 октября вручили ему соответствующее заявление. Однако прежде следовало решить финансовые вопросы… На это ушло несколько дней. Наибольшую неуступчивость, как всегда, проявили пруссаки. «Эта дискуссия, признаюсь, ведется в манере детей Израилевых», — раздраженно писал Ришельё Людовику XVIII 5 октября. Но в итоге он добился, чтобы Франции скостили 15 миллионов из 700, которые она должна была уплатить в виде контрибуции, а репарации сократили с 280 до 265 миллионов.
Однако после этого члены коалиции заговорили о пересмотре законов о выборах[69] и о рекрутском наборе. Ришельё не пошел ни на какие уступки, особенно по второму пункту: закон Гувион-Сен-Сира позволял увеличить численность постоянной французской армии со 150 тысяч до 240 тысяч солдат (в конце 1817-го французские вооруженные силы насчитывали 116 736 человек, включая 21 тысячу королевских гвардейцев). Тогда союзники предложили перегруппировать оккупационные войска, разместив их вдоль границы с Нидерландами, чтобы усилить линию обороны, созданную в 1815 году. На сей раз возражения высказал Александр I. 9 октября конвенция об освобождении была, наконец, подписана всеми пятью странами-участницами, а вывод войск назначен на 30 ноября. «Франция Вас благословляет, а Европа рукоплещет успеху, достигнутому благодаря Вашей мудрости», — писал в тот же день Ришельё королю, приписывая ему свои заслуги. Людовик ответил: «Министру я бы сказал, что доволен. Друзьям я говорю, что счастлив». Герцог принимал поздравления, и только Талейран съязвил, назвав своего соперника «князем эвакуации». Но Ришельё предостерегал всех от головокружения от успехов: переговоры еще не закончены.
Удерживая Францию на вторых ролях, да еще и в положении постоянного источника угрозы, Англия, Австрия и Пруссия лишили бы Россию важного союзника. Бывшего генерал-губернатора Новороссии по-прежнему считали клевретом Александра. Глава французского правительства требовал для своей страны «тех же прав, тех же обязанностей, тех же рисков» и отказался обсуждать вопрос об испанских колониях, пока статус его страны не будет определен должным образом. Однако свою позицию он не мог изложить официально: на совещания союзников его не допускали; оставались частные беседы с Веллингтоном и Александром — напрямую или через посредство Поццо ди Борго и Каподистрии. (Между прочим, во время этих встреч Ришельё никогда не упускал случая поговорить с царем о новых проектах Ланжерона, которые он внимательно изучал, внося свои поправки: строительство нового здания лицея на берегу моря возле Карантина, торговля в условиях порто-франко, сооружение нового лазарета и акведука, мощение одесских улиц крымским песчаником… Александр выделит на эти цели два миллиона рублей.) Его аргументы подействовали — тон выступлений царя сильно изменился. Он заговорил об общем союзе всех держав, подписавших итоговое решение Венского конгресса. 19 октября был подписан первый протокол о согласии, и четырехсторонние совещания стали проводиться реже.
Ахен не шел ни в какое сравнение с блестящей Веной — здесь царила зеленая тоска. Причинами тому были и скупость прусского короля, и жесткие меры безопасности, принятые полицией, и скудость возможностей самого городка. Развлечения сводились к прогулкам по окрестностям, редким балам, игре в карты у леди Каслри и концертам камерной музыки, которые вскоре всем надоели до чертиков. Знаменитая певица Каталини выступила несколько раз; играли «Вертера» в присутствии самого Гёте; в салонах, в том числе у мадемуазель Ленорман[70], собиралось избранное общество интеллектуалов. «Мы задыхаемся от скрипок, виолончелей и певцов со всей Европы, — жаловался Эдуард Мунье в частном письме от 19 октября. — Сюда съехалась докучливая малышня, кругом только дети десяти, восьми лет и еще менее, коими нужно восхищаться. Не знаю, когда всё это кончится».
Принц-регент Великобритании (будущий Георг IV) заказал знаменитому живописцу Томасу Лоуренсу (1769–1830) портреты государей и главных министров, присутствовавших на конгрессе. Александр I и Франц I лично явились в его мастерскую в городской ратуше. Меттерних тоже не заставил себя упрашивать и остался доволен портретом. Равным образом Ришельё нашел время позировать Лоуренсу. Именно тогда и был создан один из редких его портретов — в стиле «романтизм», свойственном автору: лицо повернуто в профиль на три четверти, чтобы подчеркнуть аристократически утонченные линии — нос с небольшой горбинкой и изящными ноздрями, красиво очерченные губы, поседевшие кудри в художественном беспорядке, взгляд устремлен вдаль… Но при этом Дюк явно видит цель, и в его позе (левой рукой со свитком бумаг он облокотился на опору, правая опущена и немного вытянута вперед) чувствуются решительность, порывистость, целеустремленность. Одет он просто и в то же время изысканно: кипенно-белый галстук подчеркивает осанку, остальной наряд скрыт темной шубой (Арман не пожелал, чтобы его, подобно Меттерниху, изобразили в парадном мундире и при всех регалиях). Но главное, что отличает его от всех других моделей Лоуренса, — неизбывная печаль во взгляде темно-карих глаз, под изломом густых бровей…
69
«Закон Ленэ» от 5 февраля 1817 года вводил прямые выборы и предусматривал ежегодное обновление палаты депутатов на пятую часть, что открывало путь в парламент либеральной буржуазии. Согласно «закону Ленэ», в каждом департаменте должна быть лишь одна коллегия выборщиков, состоящая из всех избирателей данного департамента, которые голосуют в главном городе. Если количество избирателей превышало 600 человек, коллегию делили на секции. Таким образом, первичные собрания выборщиков проводились уже не по округам, где на них могли оказывать давление местные аристократы и духовенство, а в крупных городах, где они подпадали под влияние префектов. Кроме того, поездка на выборы, длившиеся несколько дней, доставляла определенные неудобства помещикам, обычно голосовавшим за роялистов, тогда как у городской буржуазии, голосовавшей за либералов, таких проблем не возникало.
70