Впервые в салонах толклись журналисты, в том числе мистер Перри, владелец «Морнинг кроникл», и банкиры: Бэринг из Лондона, Париш из Вены, Бетман из Франкфурта и два «вульгарных и невежественных еврея» (по словам члена прусской делегации Фридриха фон Гентца) — Карл и Соломон Ротшильды. Впрочем, журналистов еще не привечали, а, наоборот, старались держать на расстоянии. «Все знали, что должно было произойти на конгрессе; никто не знает, что там происходит», — писал в октябре один сотрудник «Минервы», либерального французского ежедневника, первый номер которого вышел в свет 1 апреля 1818 года. Оставались сплетни и злословие. Газета «Сан» писала 22 октября, ссылаясь всё на ту же пресловутую «частную переписку»: «Надо признать… что он (Ришельё. — Е. Г.) выказывает мало способностей к деталям занимаемой им должности; он вовсе не обладает тем аналитическим и исследовательским умом, какой подобает премьер-министру. Он вынужден поручать детали своим секретарям; но когда глава полагается на своих подчиненных, дела редко ведутся хорошо».
Но пусть даже газетчик прав — зато герцог сосредоточился на главном. Чтобы окончательно привлечь Александра I на свою сторону, Ришельё тщательно подготовил его поездку в Париж 28 октября. Вечером король принял императора в Тюильри, и оба остались весьма довольны друг другом. Вернувшись в Ахен 31 октября, Александр заявил о своем желании ввести Францию в компанию великих держав на равноправной основе. 1 ноября четыре державы попросили «Его Христианнейшее Величество отныне присовокуплять свои советы и усилия к советам и усилиям других дворов».
Девятого ноября король, ознакомившийся с проектом конвенции, который ему переслал Ришельё, ответил своему премьер-министру: «Ничего менять не нужно. Если там и встречаются некоторые несовершенства, я могу положиться на вас, чтобы всё поправить. Никогда еще пословица mitte sapientum et nihil dicas[71] не подтверждалась лучшим образом. Вы свершили две великие вещи менее чем за месяц». К письму прилагались голубая лента ордена Святого Духа и «небольшие подарки для поддержания дружбы». Веллингтон получил «сувенир» в виде бриллиантов. (В целом Ришельё потратил в 1818 году на дипломатические презенты 215 тысяч франков. В письме от 11 ноября Деказ советовал Ришельё: «Только ловкостью можно управлять людьми. Нужно предупреждать страсти… даже пестовать их…»)
Парижане высыпали на улицы и праздновали победу; в ложах театра варьете незнакомые люди обнимались и целовались; популярность приобрела песенка со словами «Ах, разопьем вино по-свойски!». Пэр Франции герцог де Ларошфуко устроил праздник в Лианкуре, на котором исполнялась песня «Священный союз народов» на стихи П. Ж. Беранже (ее полный текст был напечатан в «Минерве») с такими словами:
Пятнадцатого ноября представители всех пяти европейских дворов подписали протокол и декларацию, заложившие основы нового союза, который должен был предоставить Европе «надежный залог ее будущего спокойствия». Однако в тот же день по инициативе Каслри был тайно возобновлен военный союз против Франции, а Александр I предложил создать военный комитет, который продумал бы порядок возможного вооруженного вторжения во Францию в случае беспорядков. Ришельё об этом догадывался. «Четверной союз затаился, но не умер, и если Франция оступится или взбунтуется, один из сих четырех, бывший самой могущественной нашей опорой, станет, без сомнения, самым ожесточенным врагом», — писал он Деказу 12 ноября.
Причиной для беспокойства союзников были выборы в палату депутатов, ознаменовавшиеся победой «независимых» — Лафайета, Манюэля, Констана и еще полутора десятков депутатов, которые желали вернуться к идеалам революции 1789 года. (Эти либеральные постулаты были с блеском изложены в книге Жермены де Сталь «Размышления о французской революции», вышедшей уже после смерти писательницы, символически случившейся 14 июля 1817 года. Ее идеалом была конституционная монархия. Автор обличала и неограниченную монархию, и безудержное якобинство, и ничем не уравновешенный бонапартизм. Весь тираж в 60 тысяч экземпляров разошелся в 1818 году за несколько дней.)
«Не нужно быть особо проницательным, — писал Ришельё Деказу 29 октября, — чтобы вычислить момент, когда большинство подчинится этой фракции и у правительства не останется для борьбы с нею иного пути, кроме государственных переворотов — пути опасного и ненадежного». Но и на «доктринеров» опереться было нельзя: «Это, без сомнения, очень умные люди, но их принципы, неприменимые на практике, могут только разрушать и никогда ни для чего не послужат основанием». Соответственно, нужно проявить выдержку и не сдаваться, тем более что враги не прячутся. Надо усилить гвардию, не менять существующих законов, за исключением закона о выборах, и ввести цензуру, поскольку газеты отравляют умы. «Свобода печати убьет все наши современные правительства, поскольку все наши нынешние затруднения, а также грядущие, еще большие, не происходят ни от чего иного, — сказано в письме тому же адресату от 12 ноября. — Англия со своими глубокими корнями выносит ее с трудом, а уж конституции, выстроенные на ровном месте, подобно карточным домикам, не смогут долго ей противиться».
Что же касается выборов, то, считал Ришельё, нынешнее обновление палаты на пятую часть каждый год несовместимо с существованием устойчивого большинства; лучше уж переизбирать сразу всю палату каждые пять лет. Косвенные выборы лучше прямых, поскольку коллегия выборщиков умерит пыл буржуа, поддерживающих «независимых». Необходимые изменения в избирательное законодательство было решено внести уже осенью, и герцог очень рассчитывал на поддержку своего родственника кардинала де Боссе, члена Французской академии, вокруг которого сложился кружок умеренных роялистов в палате пэров. В их число входил и маркиз де Верак; Арман часто с ним советовался по многим вопросам.
В глазах Европы единственной и лучшей гарантией внутреннего мира во Франции оставался сам премьер-министр. «Слово герцога де Ришельё стоит трактата», — считал Веллингтон. Сам Дюк полагал, что внушил союзникам доверие исключительно тем, что говорил с ними честно и прямо, к чему в Европе не привыкли. Он скромно занижал свою роль и писал Деказу, что ничего особенного не совершил, разве что выкурил несколько трубок с императором Александром у Каподистрии, а остальное сделали эти двое. Между тем два месяца в Ахене совершенно его измучили, он мечтал об отдыхе: «Несмотря на ленты, которыми меня увивают (Ришельё был награжден прусским орденом Черного орла, орденом Бельгийского льва и Большим крестом королевского венгерского ордена Святого Стефана. — Е. Г.), и табакерки, которыми меня нагружают, я охотно отдал бы всё это за возможность поехать в Гурзуф»[73]. Да и согражданам, которые сейчас ему рукоплещут, он не доверял. «Могу поспорить, что через полгода я окажусь для них ни на что не годен», — писал он Отриву незадолго до своего отъезда из Ахена. Ришельё и его правительство служили главной мишенью для нападок газеты «Консерватор», в редакции которой состояли Шатобриан и Виллель; ее тираж в ноябре взлетел с трех тысяч до восьми тысяч экземпляров.
72
Перевод В. Дмитриева. В оригинале народы перечисляются следующим образом: француз, англичанин, бельгиец, русский, германец (по решению Венского конгресса Бельгия находилась в составе Нидерландов).
73
Герцог оставался владельцем своего «замка», хотя и не жил в нем, и содержал там полный штат прислуги. Более того, он как радушный хозяин разрешал всем путешественникам из высшего общества останавливаться в его доме (правда, зимой тот пустовал и не отапливался). В 1816 году там гостил младший брат Александра I великий князь Николай Павлович, впервые посетивший Южный берег Крыма. Конечно, отсутствие хозяйского глаза не преминуло сказаться. «На Южном берегу был всего один дом, и тот в развалинах, недостроенный, принадлежащий дюку Ришельё, и одна избушка генерала Бороздина», — говорится в «Дорожных письмах» С. А. Юрьевича.