Тем временем в сентябре состоялись выборы в палату депутатов, ознаменовавшиеся яркой победой «независимых», которые получили 35 депутатских мандатов из 55, увеличив таким образом свою фракцию на 25 человек (правые потеряли 10 мест, сторонники правительства —15). Просто невероятно: в палату избрали бывшего члена Конвента Анри Грегуара[75], подавшего мысль о суде над Людовиком XVI после бегства того в Варенн!
Ришельё был потрясен. Каждое новое имя, опубликованное в «Универсальном вестнике», было для него как «удар кинжалом»; он горько жалел о том, что способствовал принятию закона о выборах 1817 года. «Есть о чем проливать кровавые слезы, и уж конечно, чересчур претенциозен был бы человек, который после подобной ошибки посмел бы еще заниматься государственными делами, — записал он в дневнике 21 сентября. — Я и только я виновен в этой ошибке, которая стала преступлением из-за ужасных последствий, поскольку многие люди голосовали за сей роковой закон только из доверия, и это доверие было ко мне». Нет-нет, никогда больше он не вернется в большую политику, это было бы величайшей глупостью с его стороны!
Вместе с тем он практически в то же время (14 сентября) писал кардиналу де Боссе: «Какие люди должны возглавить народы, чтобы вести их через эту бурю, и кого мы видим вокруг?.. Повсюду безнадежная посредственность вкупе с несравненной претенциозностью. <…> Еще более удивляет и шокирует самодовольство наших мелких великих людей, которые ни о чем не подозревают, уверенные в себе, изрекают истину в последней инстанции по самым сложным вопросам, в самых трудных делах. Нужно признать, что сей недостаток, разумеется, присущий нашему веку, в особенности свойствен нашей стране. <…> Я непременно хочу избавиться от него, поскольку я не могу и не хочу отречься от своей страны, а нужно принимать ее с ее хорошими и дурными качествами».
Как часто бывало, Дюк находил душевное отдохновение в мыслях об Одессе. «Сообщите мне подробности об Одессе, — писал он тогда же, в сентябре, своему постоянному корреспонденту Сикару. — Расскажите мне о лицее, о стране, о ее населении, о развитии культуры, поселений, о казаках, о Черном море, о положении крымских татар и ногайцев…» В октябре Стемпковский уехал в Россию, где вскоре был определен в 36-й егерский полк. А путь герцога лежал обратно в Париж через Франкфурт, Дюссельдорф, Амстердам, Брюссель и Лилль.
В Гааге личному секретарю герцога барону Триган-Латуру под величайшим секретом вручили длинное письмо Деказа, датированное 7 ноября, к которому прилагалась короткая, но весьма любезная записка короля. Дессоль, Луи и Гувион-Сен-Сир подали в отставку, Деказ считал, что Ришельё — единственный человек, способный остановить нынешнее брожение, не впадая в реакцию, и поэтому умолял его встать во главе большого правительства, состоящего из умеренных представителей «доктринеров» и конституционалистов, а также роялистов, и осуществить целый ряд политических мер, в том числе изменить закон о выборах и укрепить армию. «На коленях заклинаю Вас, во имя стольких интересов, которые Вам так дороги: если Вы не можете решиться уступить мольбам короля и всех нас, подождите, не отвергайте нас, не повидавшись. Приезжайте. Услышьте нас. Выслушаем друг друга».
Ришельё ответил сразу (в Париж его письмо было доставлено 16 ноября): «Положа руку на сердце, прислушиваясь только к голосу моей совести и говоря с Королем, как если бы я говорил с Богом, я считаю своим долгом ему сказать, что ни в коем случае не хочу и не могу вернуться на пост, который я оставил, или любой похожий. Я рассматриваю это решение как абсолютный долг и предпочту утратить благорасположение Короля, нежели не оправдать его доверие, вновь возложив на себя обязанности, которые не считаю себя в состоянии исполнять».
В итоге 19 ноября кабинет возглавил сам Деказ, сформировавший правительство правого центра: графа де Серра (автора законов о свободе прессы 1819 года, который теперь убедился, что был неправ, и был готов закручивать гайки) он назначил министром юстиции, Паскье — министром иностранных дел, генерала де Латур-Мобура — военным министром, Руа — министром финансов. Программа была проста: изменить закон о выборах.
Однако граф де Серр, который должен был представить обеим палатам парламента новое избирательное законодательство, тяжело заболел и лечился на юге. Ришельё, вернувшийся в Париж 2 декабря, следил за ходом событий с интересом, но без иллюзий. Исправлять ошибки гораздо сложнее, чем делать… Король, казалось, смирился с его решением удалиться от большой политики, попросив лишь о последней услуге: 29 января 1820 года скончался английский король Георг III, и Людовик поручил герцогу де Ришельё представлять его на коронации Георга IV.
Арман уже готовился ехать в Лондон, планируя провести часть лета в Одессе и в Крыму, но тут, как уже не раз бывало в его жизни, произошло непредвиденное. Накануне отъезда, 13 февраля, около полуночи, к нему прибежал посланный от Деказа с ошеломляющей новостью: герцог Беррийский смертельно ранен!
В тот вечер герцог с женой были в Опере на улице Ришельё. Со времени своего возвращения во Францию принц жил как простой человек, политикой не занимался, охраны не имел. В антракте он, без плаща и шляпы, проводил супругу к ее карете и собирался вернуться в театр, как вдруг на него налетел какой-то человек и вонзил ему в грудь острый предмет. Сначала герцог подумал, что его просто ударили кулаком, машинально схватился рукой за место удара — и… «Ах, это кинжал! Я убит!» Мария Каролина закричала… На самом деле «кинжал» оказался шилом длиной 25 сантиметров. Убийцу тотчас схватила полиция и увела на допрос; выяснилось, что это рабочий-седельщик Луи Пьер Лувель.
Узнав страшную новость, Ришельё помчался к Опере (от его дома на Вандомской площади до нее было меньше километра); ни о какой поездке в Англию теперь, конечно, не могло быть и речи. Несчастный скончался на рассвете, в половине седьмого 14 февраля; он всё время находился в сознании и то жаловался, что смерть так долго не приходит, то просил пощадить человека, нанесшего ему роковой удар.
В это время его убийца хладнокровно объяснил следователям, что действовал в одиночку, согласно своим убеждениям, и что лично против герцога Беррийского он ничего не имеет, а его целью было «уничтожить корень» Бурбонов. В самом деле, только герцог еще мог подарить французскому престолу наследника: у его старшего брата герцога Ангулемского, которому уже перевалило за пятьдесят, детей не было (он страдал импотенцией), а Мария Каролина уже родила мужу несколько детей, из которых, правда, выжила только дочь. В тот момент она опять была беременна, но убийца не мог об этом знать. Лувель, родившийся в 1783 году, был патриотом (он научился читать по Декларации прав человека и гражданина) и ярым бонапартистом (он даже последовал за императором на Эльбу), а Бурбонов считал изменниками, поскольку они допустили иностранную оккупацию.
Утром в стране был объявлен траур; толпы людей приходили проститься с убиенным герцогом, которого было решено похоронить в королевской усыпальнице Сен-Дени. Деказ предложил представить в парламент два исключительных закона: об ограничении личных прав и свобод и о газетной цензуре. Однако хорохорился он только на публике, а в личной переписке прорывалось отчаяние. «Нас всех убили», — написал он 15 февраля графу де Серру, всё еще пребывавшему в Ницце.
В самом деле: 14 февраля роялистская оппозиция в палате депутатов бушевала, один из ультраправых потребовал обвинить Деказа в соучастии в убийстве герцога Беррийского. Правая газета «Драпо блан» («Белое знамя») прямо называла его убийцей, Шатобриан в «Консерваторе» подозревал его в диктатуре, приведшей к преступлению. Деказу впору было опасаться за свою жизнь — по салонам Сен-Жерменского предместья гуляла зловещая фраза: «Раз нашелся негодяй, заколовший герцога Беррийского, неужели же не отыщется честный человек, чтобы убить господина Деказа?» Витроль, входивший в ближний круг графа д’Артуа, отца убитого, подбивал нескольких телохранителей на свершение этой мести.
75
До революции аббат Грегуар (1750–1831) вел большую просветительскую работу среди крестьян своего прихода. Избранный в Учредительное собрание, он настаивал на отмене дворянских привилегий, ратовал за эмансипацию евреев, дарование гражданских прав в колониях свободнорожденным неграм и мулатам и постепенную отмену рабства. В Конвенте он отстаивал право народа судить короля как своего первого слугу, но тогда же внес предложение об отмене смертной казни. За казнь Людовика XVI он не голосовал. По его инициативе были учреждены Консерватория искусств и ремесел и Национальный институт. При Бонапарте Грегуар был одним из пяти сенаторов, возражавших против провозглашения империи. После Реставрации он опубликовал работу «О французской конституции 1814 года», в которой указывал на недостатки Хартии. Его избрание депутатом от Гренобля в 1819 году стало возможным из-за демарша ультрароялистов, отказавшихся поддержать правительственного кандидата в знак протеста против закона о выборах. Кандидатуру Грегуара поддерживали комитет либеральной партии и газета «Цензор». Шатобриан писал в «Консерваторе»: «Зло — в законе, который коронует не кандидата-цареубийцу, а мнение сего кандидата, в законе, с помощью которого можно изыскать 512 выборщиков, решивших послать к Людовику XVIII судью Людовика XVI». Стендаль же, голосовавший за Грегуара, называл его «самым честным человеком во Франции». Тем не менее его избрание вызвало шок, центристы сомкнулись с правыми. Новая парламентская сессия открылась 29 сентября; с 6 декабря дебаты шли только о том, как исключить из палаты Грегуара. Либералы тщетно пытались уговорить его уйти добровольно. В конце концов за его исключение проголосовали почти единогласно — против был подан всего один голос.