Николай Юрьевич Климонтович. Дюк Эллингтон Бридж. Новелла
Вступление
Ловко стриженный и гладко причесанный, в светлом костюме в синюю косую полоску, в голубой рубашке и желтом галстуке, в очках золотой оправы, чернявый, с меленькими усиками, с горделивой посадкой головы и независимым выражением физиономии, коротконогий, он походил то ли на пуэрториканского сенатора, то ли на кубинского диссидента в изгнании, и, возможно, долгожданная демократия на острове свободы скоро должна была стать делом его маленьких смуглых рук.
Был поздний октябрь, воскресенье. С американской точки зрения я был одет никак не для офиса, informally, скорее для барбекю, в джинсы и куртку на любую вашингтонскую погоду. Плотную непромокаемую куртку со многими удобными карманами, купленную здесь же, рядом с нашим небоскребом на Lafayette Plaza, за семьдесят долларов, потом мне сказали — дорого. На двадцать третьем этаже, в Институте славянских исследований, было пусто. Мы столкнулись в закуте, где стоял ксерокс; он поздоровался со мной, и даже при своей тугоухости я уловил легкий акцент в его английской речи. Да, конечно, Spanish. По-видимому, он, как и я, пришел в выходной день в офис, чтобы без помех и очереди скопировать нужные материалы.
Как на грех в аппарате закончилась угольная пудра.
— Fuck, — сказал он.
Здесь же стоял запасной контейнер. Он засучил рукава, отвинтил крышку, я нашел отверстие в приборе, куда пудру должно было сыпать. Он действовал уверенно, я — на подхвате. Он взгромоздил контейнер на аппарат, наклонил, пудра порхнула, частично просыпалась в дыру, частично образовала черное облако, которое медленно осело на моей новой куртке, на глянцевом, отмытом до блеска, линолеумном полу и на его костюме. Я отметил, что действовал он излишне самоуверенно, наверное, во всем привык полагаться на себя.
— Ебтать, — сказал он.
Мы познакомились.
Он оказался словоохотливым, как все эмигранты. Вот вам пунктир: он, Володя Теркин, больше пятнадцати лет как из Ленинграда, исторический факультет университета — тогда еще имени Кирова, уезжал по израильскому вызову, достиг Штатов, поступил в докторантуру. Но перед тем торговал hot dogs и ice-cream, по ночам мыл тарелки в мексиканском ресторане, что звучит гордо, потому — настоящий американский self-made man; защитился, ныне профессор новейшей русской истории, женат. Мэри. Из хорошей американской семьи, его бывшая студентка… Мне крыть было нечем, сознался, что — московский литератор, пребываю здесь по счастливому случаю горбачевской перестройки, поскольку к академической науке отношения не имею.
Убирая, что насвинячили, мы, можно сказать, сдружились. К тому же выяснилось, что мы одногодки.
1
Не такая уж баснословная биография моего нежданного fellow тем не менее погрузила меня в размышления. Позже я сделался неожиданно для себя свидетелем ее резкого разворота. И теперь подвизаюсь, как видите, в роли непрошеного и неловкого биографа.
Первой попадающей в рассеянный луч моего доморощенного исследования страницей краткой истории этой маленькой семьи было резкое передвижение Розы Моисеевны Фишман, еще не Теркиной, матери моего героя, с юго-запада советской страны на северо-восток. В каком-то смысле она стихийно продолжила историческое движение своего племени, при этом повторяя его географическое направление. Северный поток полуторатысячелетнего рассеяния евреев по Европе в шестнадцатом веке достиг Германии, где евреи-выкресты, тайно хранившие веру отцов, будучи изгнанными из инквизиторской Испании, селились компактно в немецких городах. Впрочем, гетто были не их собственным изобретением, но — хитроумных венецианцев, изобретением, впрочем, вынужденным, поскольку и тогда, расселяясь на островах и по берегам лагун, пришельцы ассимилироваться не желали.
Этим историческим обстоятельствам мы обязаны не только возникновением мрачных легенд о Вечном Жиде и о пражском Големе, но и практическими учреждениями, скажем, супермаркетами. Поскольку кошерной пищей немецкие лавочники не торговали, пришлось открывать магазинчики в самом гетто. Заодно, чтобы правоверным с желтыми отметинами на одежде не ходить лишний раз по улицам нечестивых городов, в этих же кошерных лавках появились и сопутствующие товары, что превратило их в минимаркеты. Поэтому представляется не случайным, что Роза Моисеевна Теркина в Ленинграде трудилась кассиршей в изобретенным некогда ее соплеменниками супермаркете. Впрочем, эта ее профессия обнаружилась позже, как и некоторые другие подробности…