Меня устрашила перспектива знакомиться с творчеством поволжского беллетриста. Я поспешил уточнить, что романов не пишу, что я новеллист, сочиняю short story, к тому времени у меня действительно вышла тощая книжица рассказов. А вообще-то я журналист. Немецкая жена поскучнела, потеряв ко мне интерес. Но, когда прощались, чета Шульцев, узнав, что я без руля, подражая американцам, любезно предложила меня подвезти. Я поблагодарил и отказался, спасибо, я здесь, рядом.
17
И еще один раз я был на рауте у супругов Теркиных, месяца три спустя, незадолго до моего отъезда.
Повод был совершенно неожиданным: всегда открытый Теркин ни словом не обмолвился, что нашел своей маменьке в газете брачных объявлений — жениха. Быть может, боялся сглазить. А может быть, потому, что жених был черным, хотя кого-кого, а меня в расизме никак было не заподозрить. Так или иначе Володя описал мне ситуацию в последний момент, приглашая на вечеринку, устраиваемую супругами Теркиными по этому, экстраординарному, согласитесь, поводу.
Праздновали, можно сказать, помолвку, поскольку сама свадьба оставалась впереди. Были Шульцы, были какие-то невнятные соседи по лестничной площадке, не говорившие по-русски: жена была молчалива, суха, костиста, как и полагается даме wasp, муж же оказался выпивохой-ирландцем, все время подливал мне и себе и, высоко поднимая бокал, перед всяким глотком говорил prosit, возможно, и меня принимал за немца. Потом выяснилось, что он служит в охране Пентагона, американский кагэбэшник, если по-нашему.
Роза Моисеевна потрясала, хотя я и был подготовлен к этому знакомству Володиными рассказами о матери. Кому-то быть может нетрудно представить себе ленинградскую кассиршу из продмага в роли американской невесты афроамериканского жениха — тогда в обиход только входило это политически корректное выражение, — но мне было внове. Впрочем, сама Роза Моисеевна была совершенно в своей тарелке, смешлива и умопомрачительна. На ней был серебряный парик крупного нейлонового волоса, явно приобретенный для данного случая, поскольку он то и дело съезжал набок с непривычки к нему хозяйки, но она ловко подхватывала изделие и придерживала, как шляпу под ветром. На ней было платье, вполне шедшее к узорам ее макияжа, с золотой нитью и низким декольте, открывавшим начало солидных, но вялых грудей. При улыбке, не сходившей с ее лица, видны были две ярко сверкающие, новые, наверное, золотые коронки, справа и слева, державшие мост пластмассовых зубов. Она со всеми была запросто, хлопала гостей по плечу и курила привезенный ею из Ленинграда Беломор фабрики имени Урицкого: я специально стрельнул у нее папиросу с тем, чтобы убедиться в правильности моей догадки. Ну и ближе познакомиться. И тут же предупредил Розу Моисеевну, как будущую резидентку Соединенных Штатов, показывая, что готов вникать в ее проблемы, что здесь таких не достать, придется ей переходить на Lucky Strike.
— А, да что у них есть в этой ихней Америке, — откликнулась она и залихватски мне подмигнула. И добавила: — Я вдова, он вдовец, чего еще надо!
Действительно, чего?
— А что черный, так и подумаешь…
Верно: подумаешь…
Ко мне Роза Моисеевна сразу стала обращаться на ты, и я, покоренный ее доверительностью, готов был считать ее своим новым другом. К тому же, вскоре я мстительно подметил, что Шульц такой симпатией у нее не пользуется, хотя она и ему, конечно, говорила ты, что заставляло меня ревновать. Но, мнилось мне, отнеслась она к немцу без той теплоты и симпатии, с какой общалась со мной. Наверное, я все-таки больше походил на магазинного грузчика Серегу, чем чопорный, надутый Шульц с его символизмами и акмеизмами.