КУЛИКОВСКИЙ. А вы, Петр Николаевич, предпочли бы сейчас быть в Петрограде, где вас сразу бы расстреляли революционные массы. То, что мы сейчас в Крыму, возможно, спасло нам жизнь.
АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ. Эта революция оказалась совершенно неожиданной для всех нас. Да мы и к февральской отнеслись с удивительным легкомыслием, как к какой-то пустяшной авантюре. И вот наш государь отрекся от престола. Зачем? Мы были просто шокированы той легкостью, с которой он это сделал. Как будто передал эскадрон гусар.
МАРИЯ ФЕДОРОВНА. А что оставалось делать, когда ему все изменили и струсили? Ни один из вас не поднялся на защиту священной особы и не представил своих полков. Все эти придворные, высшие офицеры и сановники разбежались, как крысы с корабля. А между тем их долгом было пожертвовать собой для их спасения или по крайней мере не покидать их в великом несчастии.
ФЕЛИКС. Насколько я помню, отречение царя приветствовали все сословия российского общества, включая дворянство и духовенство. Ники оказался политически одиноким. Семейное опять оказалось выше государственного.
МАРИЯ ФЕДОРОВНА. Вера в Бога и свой долг царского служения были основой всех взглядов императора. Он считал, что ответственность за судьбы России лежит на нем, что он отвечает за них перед Богом. Он принес жертву во имя спасения своей страны.
АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ. И все-таки отречение от власти я считаю невероятным безрассудством. Романовы сразу потеряли все; положение в обществе, должности, почет, уважение. Более того, мы оказались в заточении в Крыму, а Ники вообще в Сибири.
МАРИЯ ФЕДОРОВНА. Государь — единственный судья своим поступкам. Вся власть от Бога, а всякая конституция от дьявола. Мой бедный Ники, может быть, и совершал ошибки, но говорить, что он враг своего народа, — никогда.
КСЕНИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Грехи других судить вы так усердно рветесь, начните со своих и до чужих не доберетесь.
ФЕЛИКС. Да, старая русская идиллия не состоялась. Добрый царь среди возлюбленного им народа. А десерта сегодня нет?
ИРИНА. Сегодня обед без десерта.
Пауза. Все продолжают обедать.
ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Господа, а кто же нас будет теперь охранять? Наш прежний охранник прапорщик Жоржелиани куда-то пропал.
МИЛИЦА. А зачем нас охранять? Мы же не представляем никакой угрозы.
АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ. Ошибаетесь, Милица. Мы в один миг превратились во врагов революции и русского народа. Романовы всегда угроза для любой новой власти.
Слышны голоса людей и звук подъезжающего автомобиля. Резко открывается дверь, и в комнату входят вооруженные до зубов Задорожный со Степаном. Задорожный — здоровенный детина огромного роста. Оба в форме матросов. У Степана на ремне висит несколько гранат.
ЗАДОРОЖНЫЙ (обводит взглядом всех в комнате). Я получил приказ Советского правительства взять в руки управление всем этим районом. Меня звать Задорожный Филипп Львович. Я комиссар Севастопольского Совета. Со мной матрос Степан с броненосца «Иоанн Златоуст». Прошу всех присутствующих представиться.
Встает Петр Николаевич.
ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Я великий князь Петр Николаевич Романов, генерал-лейтенант. Хозяин дворца «Дюльбер».
СТЕПАН (грубо.) А у нас теперь великих князей нет. Все товарищи.
Задорожный подходит к Александру Михайловичу. Тот встает.
ЗАДОРОЖНЫЙ. Я вас знаю. Вы бывший великий князь Александр Михайлович Романов. Неужели вы меня не помните? Я служил в одна тысяча девятьсот шестнадцатом году в вашей авиационной школе.
АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ. Почему же бывший. Я и есть великий князь Александр Михайлович. Под моим началом служило более тысячи авиаторов. Я не могу вас вспомнить. Но я скорее моряк, чем летчик. Я закончил морское училище и совершил кругосветное путешествие.
Задорожный отходит и вопросительно смотрит на других мужчин. Они все встали.
КУЛИКОВСКИЙ. Полковник Куликовский, Николай Александрович. Честь имею.
ЗАДОРОЖНЫЙ. Где воевали?
КУЛИКОВСКИЙ. В Первую мировую на Западном фронте, под командованием генерала Жилинского. Награжден «Георгием».
ЗАДОРОЖНЫЙ. Не знаю такого генерала. (Обращается к Юсупову.) Вы?