Они пытались убить моего сына!
Он потряс головой, отгоняя гнев, и оглянулся на посадочное поле, где по периметру монолитными часовыми стояли пять его фрегатов. Словно древний кромлех.
Лучше задержка из осторожности, чем…
Лейтенант, которого Хават послал за Полом, был хорошим офицером, напомнил он себе. Полностью предан, заслуживает повышения.
Наш Великий Падишах-Император…
Если бы только жители этого прогнившего гарнизонного городка могли прочесть, что написал Император в приватной записке своему «благородному герцогу» – например, вот это презрительное упоминание мужчин и женщин в дистикомбах: «…но чего ещё можно ждать от варваров, мечтающих лишь о том, чтобы жить вне упорядоченной надёжности системы Фафрелах?»
В этот момент герцог чувствовал, что его собственная заветная мечта заключается в том, чтобы покончить со всеми сословными различиями и никогда больше не вспоминать об отвратительном порядке. Он взглянул вверх – сквозь пыль – на немигающие звёзды и подумал: Вокруг одной из них кружит Каладан… но я никогда больше не увижу свой дом. Тоска по Каладану внезапно сдавила грудь. Ему показалось, что она пришла не из глубин его души, а протянула к нему руку с Каладаном. Пока он не мог заставить себя называть эту выжженную пустыню, Арракис, своим домом – и думал, что вряд ли когда-нибудь сможет.
Я должен скрывать свои чувства. Ради мальчика. Если ему суждено иметь дом, то им может стать только Арракис. Я могут думать о нём как об аде, в который попал уже при жизни, но он должен найти здесь то, что будет его воодушевлять. Что-то же здесь должно быть!
Волна жалости к себе – сразу же с презрением отброшенная – нахлынула на него, и почему-то вспомнились две строки из стихотворения, которое любил и часто читал Гурни Халлек:
Да, уж чего-чего, а песка здесь Гурни найдёт даже больше, чем надо… Земли за теми блестящими под луной скалами были сплошной пустыней – бесплодный камень, дюны, вихрящаяся пыль – не нанесённая по-настоящему на карты Дикая Пустыня, сухая и мёртвая, с разбросанными вдоль её края (а может быть, встречающимися и внутри) поселениями фрименов. И если у рода Атрейдесов и есть сейчас хоть какая-то надежда – то она во фрименах…
Если только Харконнены не сумели опутать даже фрименов своими ядовитыми интригами.
Они пытались убить моего сына!
Металлический скрежет сотряс башню, завибрировал парапет, на который опирался герцог. Загородив обзор, упала броневая заслонка.
Садится челнок, подумал герцог. Пора идти вниз и приниматься за работу.
Он повернулся к лестнице у себя за спиной и направился в зал ожидания, стараясь сохранить спокойствие и подготовить нужное выражение лица к встрече прибывающих.
Они пытались убить моего сына!
Когда перед ним оказался зал с жёлтым куполообразным потолком, люди уже входили, вливаясь довольно энергичным потоком. На плечах они несли свои сумки и перебрасывались громкими шутками, словно студенты, возвращающиеся с каникул.
– Эй! Чуешь, что у тебя под копытами? Гравитация, парень!
– Сколько здесь «же»? Что-то вроде тяжеловато.
– По справочнику – девять десятых «же».
Большую комнату наполнил шум весёлой перебранки.
– Ты вниз-то посмотрел, когда мы приземлялись? Вот ведь дыра! И где же обещанные сокровища?
– Харконнены всё с собой забрали!
– А мне бы сейчас только горячий душ и мягкую постель!
– Ну, выдал! Душ! А не хочешь поскрести задницу песочком?
– Эй! Заткнитесь! Герцог!
Герцог шагнул с лестницы в разом затихшую комнату.
Чуть в стороне от толпы прохаживался Гурни Халлек. Через плечо у него была перекинута сумка, а другой рукой он сжимал шейку девятиструнного балисета. У него были очень длинные пальцы, способные к тончайшим движениям, и эти пальцы частенько извлекали из балисета такую изящную музыку…
Герцог смотрел на Халлека, любуясь этой уродливой человеческой глыбой с глазами, похожими на осколки стекла, в которых светилось инстинктивное, почти первобытное понимание. Вот человек, который жил вне системы Фафрелах, но выполнял все её предписания. Как там Пол назвал его?.. «Гурни Доблестный».
Тонкие светлые волосы Халлека были уложены так, чтобы прикрыть растущую лысину. Лиловый шрам на его подбородке, нанесённый ударом хлыста из чернильной лозы, шевелился слегка, словно сам по себе. Весь вид Халлека говорил о больших, непринуждённо проявляемых возможностях. Он подошёл к герцогу, поклонился.