Холмса я полюбил вместе с Англией, скитаясь мо следам собаки Баскервилей в холмах Девоншира. Болота мне там увидеть не довелось - ме- I шал туман, плотный, как девонширские же двои- • ные сливки, любимое лакомство эльфов. Не-* сколько шагов от дороги, и уже все равно куда ид-* ти. Чтобы вернуться к машине, мы придавливали» камнями листы непривычно развязной газеты с I грудастыми девицами. В сером воздухе они путе- • водно белели.*
В глухом тумане слышен лишь звериный вой,* в слепом тумане видна лишь фосфорическая «пасть. Трудно не заблудиться в девонширских пу-* стошах. Особенно - овцам. Ими кормятся оди- • чавшие собаки, небезопасные и для одинокого «путника. В этих краях готическая драма превра- t щается в полицейскую с той же естественное- • тью, что и в рассказах Конан Дойля.»
Его считали певцом Лондона, но путешествия* Холмса покрывают всю Англию. Географичес- «кие указания так назойливо точны, что ими не* пренебречь.;
Вычерчивая приключенческую карту своей I страны, Конан Дойль исподтишка готовил воз-* рождение мифа, устроенное следующим поколе- «нием английских писателей. 2
Как в исландских сагах, на страницы Холмса* попадают только отмеченные преступлениями I окрестности. Преступление - мнемонический; знак эпоса. Цепляясь за них, память становится • зрячей. Ей есть что рассказать. Срастаясь с судьбой, география образует историю. Топонимическая поэзия рождает эпическую.
Признание Холмса - «Я ничего не читаю, кроме уголовной хроники и объявлений о розыске пропавших родственников» - неплохо описывает «Илиаду» и «Одиссею».
Главное свойство гомеровского мира - фронтальная нагота изображенной жизни. У эпоса нет окраины. В его сплошной действительности все равно важно: и щит, и Ахилл, и прялка. В пронзительном свете эпоса еще нет тени, скрывающей детали. Мир лишен подробностей, ибо только из них он и состоит. Неописанного не существует. Всякая деталь - часть организма, субстанциальная, как сердце.
Гомер не умел отделять частное от общего, Холмс - не хотел. Подробности наделяли его гомеровским - пророческим - зрением: он видел изнанку вещей, знал прошлое и предвидел будущее.
Жанров без подсознания не существует. У детективов оно разговорчивей других. Детектив напоминает сон. Те, кто толкует его по Фрейду, успокаиваются, узнав убийцу. Приверженцам Юнга достается целина жизни - правдивые окраины текста.
Постороннее в детективе наливается уверенной ртутной тяжестью. Это - не наблюдения за жизнью, а ее следы. Как кляксы борща на страницах любимой книги, они - бесспорная улика действительности.
Велик удельный вес случайного на поля детективного сюжета. Самое интересное тут происходит за ойкуменой сюжета. Вопрос в том, сколько постороннего способны удержать силовые линии преступления - радиация трупа.
Мы читаем рассказы о Холмсе, выуживая не-относящиеся к делу подробности. В них - вся соль, ради извлечения которой мы не устаем перечитывать Конан Дойля.
Обычные детективы, как туалетная бумага, рассчитаны на разовое употребление. Только Холмс не позволяет с собой так обходиться. У Конан Дойля помимо сюжета все бесценно, ибо бессознательно. В других книгах эпоха говорит, в этих - проговаривается. У XIX века не было свидетеля лучше Холмса - мы чуем, что за ним стоит время.
Холмс вобрал в себя столько повествовательной энергии, что стал белым карликом цивилизации, ее иероглифом, ее рецептом, формулой. Пытаясь расшифровать эту скоропись, мы следим за Холмсом с той пристальностью, которой он сам же нас и научил.
Самые истовые из его читателей - как новые масоны. Они назначили деталь реликвией, сюжет - ритуалом, чтение - обрядом, экскурсию- I паломничеством. Так уже целый век идет игра I в «священное писание», соединяющая экзегезу '» с клубным азартом.
В этой аналогии меньше вызова, чем смысла: I Шерлок Холмс - библия позитивизма. Цивили-', зация, которая ненароком отразилась в сочине-[ ниях Конан Дойля, достигла зенита своего само• уверенного могущества. Ее сила, как всемирное I тяготение - велика, привычна и незаметна.
О совершенстве этой социальной машины сви-I детельствует ее бесперебойность. Здесь все рабо-J тает так, как нам хотелось бы. Отправленное ут• ром письмо к вечеру находит своего адресата с той ', же неизбежностью, с какой следствие настигает • причину, Холмс - Мориарти, разгадка - загадку.
Эпоха Холмса - редкий триумф детерминиз-I ма, исторический антракт, счастливый эпизод, • затерявшийся между романтической случайнос[ тью и хаосом абсурда.
Если преступление - перверсия порядка, то "• оно говорит о последнем не меньше, чем о пер-J вом. Читая Конан Дойля, мы подглядываем за | жизнью в тот исключительный момент, кото-I рый кажется нам нормой.
Криминальная проза - куриный бульон сло-I весности. Детектив - социальный румянец, признак цве• тущего здоровья. Он кормится следствием, но живет причиной. Он последователен, как сказка о репке. В его жизнерадостной системе координат жертва и преступник скованы каузальной цепью мотива: кому выгодно, тот и виноват.
Если есть злоумышленник, значит, зло умышленно. Что уже не зло, а добро, ибо всякий умысел приближает к Богу и укрывает от пустоты.
В мире, где жертву выбирает случай, детективу делать нечего. Когда преступление - норма, литературе больше удаются абсурдные, а не де-гективные романы.
Цивилизованный мир Британской импперии - главный, но тайный герой Конан Дойля, о котором он сам не догадывался. Да и мы узнаем о нем только тогда, когда, собрав рассыпанные по текс-гу приметы, поразимся настойчивости их намека.
Как и Ленин, Конан Дойль торопится захватать все, что нас связывает: телеграф, почту, юкзалы, мосты, но прежде всего - железную до-эогу: Холмс никогда не отходит далеко от стан-дии, Ватсон не расстается с расписанием.
Возможно, в авторе говорил цеховой интерес. Рассказы о Холмсе - первая классика вагонкой литературы. Они, мерные, как гири, рассчи-ганы на недолгие пригородные поездки. Единица текста - один перегон. Сочетая стремительность фабулы с уютом повествования, они иде-шьно дополняют меблировку купе. Детектив - дом на колесах. И лучше всего читать его на ходу, ибо всякая дорога потворствует приключениям. Нанизывая на себя авантюры, она выпускает случай на волю. У Конан Дойля, однако, железная дорога не нуждается в оправдании. Она помогает не сюжету, а героям: в купе они набираются сил.
Железная дорога - кровеносная система цивилизации. Делая перемещение бесперебойным, а остановки предсказуемыми, она покоряет пространство и время, укладывая стихию в колею прогресса. Здесь не может случиться ничего непредвиденного. Сюда запрещен вход случаю, ибо он угрожает главной ценности XIX века - размеренности движения.
Английская железная дорога - перенесенное из истории в географию наглядное пособие по эволюции, страстную любовь к которой Конан Дойль разделял со своим временем.
Холмс - живая цепь умозаключений. Его сила в последовательности рассуждения. Педантично прослеживая путь от мелкой подробности к судьбоносной улике, сыщик подражает природе, превратившей амебу в венец творения. Как Дарвин, Конан Дойль демонстрирует скрытые от непосвященных ходы эволюции. Он уста-11авливает связь между низшим и высшим - фактом и выводом. Самому Холмсу важен не результат, а метод:
- Всякая жизнь, - пишет он, - это огромная цепь причин и следствий, и природу ее мы можем познать по одному звену.
Страж порядка, Холмс обладает профессией архангела и темпераментом антихриста. Его скрытая цель заменить царство Божие. Тайное призвание Холмса - демистифицировать мир, разоблачив попытки судьбы выдать себя за высший промысел.
Защищая честь своего разумного века, Холмс разоблачает чудеса, делает невозможное понятным и странное ясным.
Как всем богоборцам, Холмсу мешает случай. Песчинка в часовом механизме Вселенной, случай угрожает ее отлаженному ходу.
Срывая покров невозмутимости с высокомерного лица цивилизации, случайность выводит мир из себя.
Именно тогда и выходит на охоту Холмс. Он кормится неожиданностями, как мангусты кобрами. Отказывая провидению в праве на существование, Холмс признает случайность либо ложной, либо слепой.
Окружающее для Холмса - текст, который он предлагает читать «по ногтям человека, по его эукавам, обуви и сгибе брюк на коленях, по утол-цениям на большом и указательных пальцах, по выражению лица и обшлагам рубашки…» Прочесть Вселенную - старый соблазн. Но-[ вым его делает то, что Холмс читает мир не как | книгу, а как газету. I Газета - волшебное зеркало детектива. Скле-I енное из мириада осколков, оно отражает мир с I угловатой достоверностью снимков.