Семинары по Аристотелю проходили за огромным деревянным круглым столом в сумрачной комнате, напротив которой, через дорогу, стояла больница, и куда склонявшееся к закату солнце едва проникало из-за больничной крыши через оконную грязь и отравленный городской воздух. Тускло, бледно и давяще. В середине занятия он заметил, что в этом громадном столе была огромная трещина по всей длине, почти через самую середину. Похоже было, что ей уже очень много лет, но никто и не думал чинить стол. В конце часа он все-таки спросил:
— Можно задавать вопросы по риторике Аристотеля?
— Если вы прочли материал, — ответили ему. Он заметил в глазах профессора философии ту же самую сосредоточенность, что и в первый день на регистрации. По этому предупреждению он понял, что ему лучше читать материал очень тщательно; так он и сделал.
Дождь усиливается, и мы останавливаемся прикрепить к шлемам стекла. Потом едем дальше на умеренной скорости. Я слежу за выбоинами, песком и нефтяными пятнами.
К следующей неделе Федр прочитал материал и был готов разобрать положение о том, что риторика — это искусство, поскольку ее можно свести к рациональной системе порядка. По этому критерию «Дженерал Моторз» производили чистое искусство, в то время как Пикассо — нет. Если у Аристотеля имелись более глубокие значения, нежели доставал глаз, то почему бы в этом месте им не выйти на поверхность?
Но этот вопрос так никогда и не затронули. Федр поднял руку, чтобы это сделать, поймал микросекундную вспышку злобы в глазах преподавателя, как вдруг другой студент, почти перебив его, произнес:
— Я думаю, здесь видны очень сомнительные утверждения.
— Сэр, мы здесь не для того, чтобы учить то, что вы думаете! — прошипел профессор философии. Как кислота. — Мы здесь для того, чтобы учить то, что думал Аристотель! — Прямо в лицо. — Когда мы пожелаем узнать, что думаете вы, мы предоставим вам курс по этому предмету!
Тишина. Студент ошарашен. Все остальные — тоже.
Но профессор философии еще не закончил. Он тычет в студента пальцем и вопрошает:
— По Аристотелю: каковы три вида частной риторики согласно обсуждаемой сути предмета?
Опять тишина. Студент не знает.
— Значит, вы не читали, не так ли?
И теперь, блеснув глазами, что выдает его намерение с самого начала, профессор философии переводит свой палец на Федра:
— Вы, сэр: каковы три вида частной риторики согласно обсуждаемой сути предмета?
Но Федр готов:
— Форенсическая, делиберативная и эпидейктическая,[20] — спокойно отвечает он.
— Каковы эпидейктические приемы?
— Прием идентифицирования подобий, прием восхваления, в том числе панегирик, и усиление.
— Да-а-а… — произносит профессор философии. Потом все затихает.
Другие студенты в шоке. Что же произошло? Знает только Федр — и еще, может быть, профессор философии. Невинный студиозус получил то, что предназначалось Федру.
Теперь лица всех тщательно сосредотачиваются, защищаясь от дальнейших допросов такого рода. Профессор философии совершил ошибку. Он истратил свою дисциплинарную власть на невинного студента, в то время как Федр, виновный, враждебный, по-прежнему на свободе. И становится все свободнее и свободнее. Коль скоро он не задавал вопросов, его никак нельзя и срезать. И теперь, когда он видит, как будет отвечено на его вопросы, он, конечно же, не станет их задавать.
Невинный студент смотрит в стол, лицо покраснело, руки козырьком прикрывают глаза, его стыд становится гневом Федра. Ни в одном из своих классов он так не разговаривал с учащимся. Так вот как учат классике в Чикагском Университете. Теперь Федр знает профессора философии. Но профессор философии не знает Федра.
Серые дождливые небеса и усеянная знаками дорога опускаются в Креснт-Сити, Калифорния, тоже серый, холодный и мокрый, и мы с Крисом смотрим и видим воду — океан — вдалеке, между пирсами и зданиями. Я помню: все эти дни он был нашей великой целью. Мы заходим в ресторан с причудливым красным ковром, причудливым меню и крайне высокими ценами. Мы здесь — единственные посетители. Едим молча, рассчитываемся и снова пускаемся в путь, теперь на юг, холодный и туманный.
На следующих семинарах опозоренного студента уже нет. Неудивительно. Класс абсолютно заморожен, — что неизбежно, когда такие инциденты имеют место. На каждом семинаре говорит только один человек — профессор философии, — и он говорит, говорит и говорит лицам, обратившимся в маски безразличия.