Как только у нас появляется эта горсть песка — мир, который мы осознаем, — ее начинает обрабатывать процесс установления различий. Это и есть нож. Мы делим песок на части. Это и то. Здесь и там. Черное и белое. Теперь и тогда. Различение — это деление осознанной вселенной на части.
Горсть песка вначале выглядит однородной, но чем дольше мы вглядываемся в нее, тем более разнообразной находим ее. Каждая песчинка различна. Двух одинаковых нет. Некоторые похожи одним образом, другие — другим, и мы можем разложить песок по кучкам на основании этой схожести и несхожести. Оттенки цвета в отдельных кучках — размеры в отдельных кучках — формы песчинок в отдельных кучках — подвиды форм в отдельных кучках — степени прозрачности в отдельных кучках — и так далее, далее и далее. Можно решить, что процесс подразделения и классификации где-нибудь придет к концу, но он не приходит. Он продолжается и продолжается.
Классическое понимание имеет дело с кучками, основанием для их сортировки и взаимоотношениями между ними. Романтическое направлено на горсть песка еще до того, как начинается сортировка. И то, и другое — обоснованные способы смотреть на мир, хотя и непримиримы по отношению друг к другу.
Насущной необходимостью стал способ мировоззрения, который не совершал бы насилия ни над одним из этих видов понимания и объединял бы их в одно. Такое понимание не станет отрицать ни сортировки песка, ни созерцания нерассортированного песка ради него самого. Напротив, такое понимание будет направлять внимание на этот бескрайний ландшафт, из которого взят песок. Как раз это и пытался делать Федр, бедный хирург.
Чтобы понять то, что он пытался сделать, необходимо в самом ландшафте увидеть фигуру, раскладывающую песок на кучки, и понять, что она — часть ландшафта, неотделимая от него, и ее просто должно понять. Видеть ландшафт, не замечая фигуры, — значит не видеть ландшафта вообще. Отрицать ту ипостась Будды, которая уделяет внимание анализу мотоциклов, — значит пропускать Будду полностью.
Существует вечный классический вопрос: какая часть мотоцикла, какая крупица песка в какой кучке и есть Будда? Очевидно, что задавать подобный вопрос — значит смотреть не туда, ибо Будда — везде. Но столь же очевидно, что задавать такой вопрос — значит смотреть именно туда, куда нужно, ибо Будда — везде. Много говорилось уже о Будде, существующим независимо от какой бы то ни было аналитической мысли; некоторые решили бы — даже слишком много, — и поставили бы под сомнение любую попытку что-либо к сказанному прибавить. Но практически ничего не говорилось о Будде, существующем в самой аналитической мысли и задающем этой мысли направление, — и тому есть свои исторические причины. Но история продолжает происходить, и кажется, что нет никакого вреда (а может, есть и какое-то позитивное добро) в том, чтобы прибавить к нашему историческому наследию немного разговоров в этой дискурсивной сфере.
Когда аналитическая мысль — нож — применяется к опыту, в этом процессе что-то обязательно умерщвляется. Это сравнительно хорошо понято — по крайней мере, в искусствах. Приходит в голову то, что произошло с Марком Твеном: когда, овладев аналитическим знанием, необходимым для проводки судов по Миссиссиппи, он обнаружил, что река потеряла для него свое очарование. Что-то всегда гибнет. Но гораздо меньше заметно в искусствах то, что нечто, к тому же, всегда создается. И вместо того, чтобы зацикливаться на жертве, гораздо важнее видеть рождение и рассматривать процесс как какую-то непрерывность жизни-смерти, которая ни хороша, ни плоха — она просто есть.
Мы проезжаем через городок под названием Мармарт, но Джон не останавливается даже на перекур, и мы едем дальше. Опять жара, как в печке, какие-то изрытые пустоши — и вот мы уже пересекаем границу Монтаны. Об этом гласит щит у дороги.
Сильвия машет руками вверх и вниз, и я в ответ жму на сигнал, но когда бросаю взгляд на щит, то мои чувства отнюдь не праздничны. Неожиданно возникает какое-то внутреннее напряжение — у них его быть не может. Откуда им знать, что мы сейчас — там, где жил он.
Пока вся эта болтовня о классическом и романтическом понимании наверняка выглядит каким-то странным объездом при описании самого Федра, но чтобы добраться до сути, следует выбирать только этот окольный путь. Описывать физическую внешность Федра или его жизненную статистику означало бы скользить по поверхности, а это заведет нас не туда. Идти же прямо к нему — только навлечь беду.