Не на горе, думаю я. Гора пропала. — “НА ДНЕ ОКЕАНА! — кричу я.
А теперь я стою один одинёшенек на развалинах опустевшего города. Руины простираются вокруг меня бесконечно во все стороны, и я должен идти по ним один.
24
Встало солнце.
Какое-то время я не отдаю себе отчёта, где это я.
Мы находимся где-то у дороги в лесу.
Дурной сон. Снова эта стеклянная дверь.
Рядом мерцает хромовое покрытие мотоцикла, затем я вижу сосны, и вспоминаю про Айдахо.
Дверь и смутная фигура рядом с ней — всего лишь воображение.
Мы находимся на трелёвочной дороге, всё верно… яркий день… сверкающий воздух. Вот это да!.. Как красиво. Мы направляемся к океану.
Я снова вспоминаю сон и слова “Увидимся на дне океана” и удивляюсь им. Но сосны и солнечный свет сильнее всякого сна, и удивление пропадает. Добрая старая действительность.
Быстро вылезаю из спального мешка. Холодно, и я споро одеваюсь. Крис всё ещё спит. Я обхожу его вокруг, перелезаю через поваленное дерево и иду по трелёвочной дороге. Чтобы согреться, перехожу на бег трусцой и быстро двигаюсь по дороге. Хо-ро-шо. Хо-ро-шо. Хо-ро-шо. Это слово удачно подходит к ритму бега. Из затенённого холма на солнце вылетают птички, и я слежу за ними, пока они не скрываются из виду. Хо-ро-шо. Хо-ро-шо. Хо-ро-шо. На дороге поскрипывает гравий. Хо-ро-шо. Яркий жёлтый песок на солнце. Хо-ро-шо. Такие дороги иногда тянутся на несколько миль. Хо-ро-шо. Хо-ро-шо.
Наконец я набегался до того, что по настоящему запыхался. Дорога здесь поднялась высоко, и над лесом видно на много миль окрест.
Хо-ро-шо.
Всё ещё тяжело дыша, я спускаюсь обратно быстрым шагом, ступая теперь осторожнее и обращая внимание на небольшие растения и кустики там, где был лесоповал.
У мотоцикла я аккуратно и быстро пакую вещи. Теперь, когда мне знакомо, как всё укладывать, всё делается быстро почти безо всяких мыслей. Наконец доходит очередь до спального мешка Криса. Я слегка качаю его, не слишком грубо, и говорю: “Отличный денёк!”
Ничего не соображая, он озирается. Выбирается из мешка, и пока я упаковываю его, механически одевается, не понимая толком, что делает.
— Одень свитер и куртку, — говорю я. — Сегодня будет холодный день.
Он так и делает, садится на мотоцикл, и на малой скорости мы съезжаем по трелёвочной дороге до перекрёстка с асфальтом. Прежде чем ехать дальше, я оглядываюсь назад в последний раз. Чудесно. Очень милое место. Отсюда асфальт, извиваясь, уходит всё дальше и дальше вниз.
Сегодня будет долгая шатокуа. Такая, о которой я мечтал всю поездку.
Вторая передача, затем третья. Не слишком-то быстро на таких поворотах. Лес залит прекрасным солнечным светом.
В этой шатокуа до сих пор остаётся какая-то смутная, подспудная проблема. В первый день я говорил о любви, а затем понял, что не могу сказать ничего толкового о ней до тех пор, пока не поймёшь её внутреннюю сторону, качество. Думается, теперь важно увязать любовь с качеством, отметив, что любовь и качество — это внутренний и внешний аспекты одной и той же вещи. Человек, который во время работы видит и чувствует качество, это — любящий человек. Человек, которому небезразлично то, что он видит и делает, должен обладать некоторыми характеристиками качества.
Итак, если проблема технической безнадёжности вызвана отсутствием любви, как у технарей, так и у их оппонентов, если любовь и качество — внешний и внутренний аспекты одной и той же вещи, тогда логически следует, что техническая безнадежность в действительности вызвана отсутствием восприятия качества в технике как со стороны технарей, так и их оппонентов. Слепая гонка Федра за рациональным, аналитическим и посему технологическим смыслом слова “качество” в действительности была погоней за ответом ко всей проблеме технической безнадёжности. По крайней мере, мне так кажется.
Итак я отступил и перешёл к разрыву между классическим и романтическим, который по моему мнению лежит в основе всей гуманитарно-технической проблемы. Но при этом также пришлось отступить к смыслу качества.
Чтобы понять смысл качества в классическом выражении, надо отступить к метафизике и её взаимосвязям с повседневной жизнью. Чтобы сделать это, надо ещё дальше отступить к огромной сфере, имеющей отношение как к метафизике, так и к повседневной жизни, а именно, к формальному рассуждению. Итак я перешёл от формального рассуждения вверх к метафизике, затем к качеству, и затем от качества назад к метафизике и науке.
Теперь же пойдём дальше вниз от науки к технике, и я очень надеюсь, что наконец попадём туда, куда я хотел добраться с самого начала.
Сейчас у нас есть кое-какие концепции, которые в значительной мере меняют всё понимание вещей. Качество — это Будда. Качество — научная действительность. Качество — это цель искусства. Остаётся разработать эти концепции в практическом, приземленном контексте, и здесь нет ничего более практического или приземлённого, чем то, о чём я толковал всю дорогу: ремонт старого мотоцикла.
Дорога по-прежнему вьётся, спускаясь по каньону. Везде сияют пятна раннего утреннего солнца. Мотоцикл гудит на холодном воздухе, проносясь мимо горных сосен, мимо указателя, гласящего, что через милю можно будет позавтракать.
— Проголодался? — кричу я.
— Да! — Крис кричит в ответ.
Вскоре появляется второй указатель с надписью “Кабинки”, он ведёт влево. Сбавляем ход, поворачиваем и едем по грунтовой дороге, пока не появляются под деревьями домики, покрытые лаком. Ставим мотоцикл под деревом, выключаем зажигание, перекрываем бензин и заходим в помещение. Деревянные полы приятно поскрипывают под нашими сапогами. Усаживаемся за стол, покрытый скатертью и заказываем яйца, горячие булочки, кленовый сироп, молоко, сосиски и апельсиновый сок. На холодном ветру аппетит так и разыгрался.
— Хочу написать письмо маме, — говорит Крис.
Мне это нравится. Я иду к конторке и беру фирменную бумагу и конверт. Приношу их Крису и даю ему свою ручку. Свежий утренний воздух взбодрил и его. Он кладёт бумагу перед собой, крепко сжимает пальцами ручку и затем некоторое время сосредоточенно смотрит на пустой лист бумаги.
Поднимает взор. — “Какое сегодня число?”
Я говорю. Он кивает и записывает его.
Затем я вижу, как он пишет: “Дорогая мама!”
Потом опять смотрит на лист бумаги.
Снова поднимает глаза. — “Что писать?”
Я начинаю ухмыляться. Надо было дать ему задание описывать одну сторону монеты в течение часа. Иногда я представлял его себе студентом, хоть и не по курсу риторики.
Тут нас прерывают и приносят горячие булочки, я велю ему отложить письмо и говорю, что потом помогу ему.
Когда мы кончили, и я сижу покуривая с тяжестью в животе от булочек, яиц и всего прочего, то замечаю через окно, что земля под соснами во дворе покрыта перемежающимися пятнами теней и солнечного света.
Крис снова берёт бумагу. — “Ну, помогай”.
— Хорошо, — отвечаю я. Говорю ему, что самое распространенное затруднение — это когда заедает. Чаще всего это бывает, когда берёшься за слишком многое одновременно. Надо попытаться не заставлять себя подыскивать слова. Так ещё больше заходишь в тупик. Сейчас надо рассортировать вещи и делать их по очереди. Ты же ведь думаешь о том, что написать и одновременно, что писать в первую очередь, а это уж слишком сложно. Итак, раздели сначала эти мысли. Составь себе список того, что тебе хочется сказать в любой очерёдности. Позже мы приведём его в нужный порядок.
— А какие вещи? — спрашивает он.
— Ну, что ты хочешь сказать ей?
— О поездке.
— Что о поездке?
Он задумывается: “О горах, куда мы взбирались”.
— Хорошо, запиши это, — предлагаю я.
Он пишет.
Затем я вижу, как он записывает что-то ещё, и пока я заканчиваю курить и допивать кофе, что-то ещё. Он исписывает три листа бумаги, перечисляя всё, что ему хотелось бы рассказать.
— Сохрани их, — говорю я, — а потом мы с ними разберёмся.
— Но ведь это не уместится в одно письмо.
Он замечает, что я смеюсь, и хмурится.
Я отвечаю: “А ты просто выбери самое лучшее”. Мы выходим на улицу и снова садимся на мотоцикл.
На дороге вниз по каньону мы всё время ощущаем снижение высоты по тому, как у нас щёлкает в ушах. Становится теплей, и воздух теперь уж плотней. Прощай высокогорье, в котором мы находились почти с самого Майлс-Сити.