Появляется город под названием Риггинз со множеством мотелей, затем дорога отходит от каньона и вьется вдоль меньшей речки. Кажется, она ведет вверх к лесу.
Так оно и есть, и вскоре дорога оказывается в тени высоких прохладных елей. Появились вывески курортов. Мы петляем, подымаясь все выше и выше, и вдруг оказываемся на приятных, прохладных, зеленых лугах в окружении соснового леса. В городе Нью-Медоуз мы снова заправляемся, покупаем две банки масла и не перестаем удивляться переменам.
Но на выезде из Нью-Медоуз я замечаю, что солнце уже пошло вниз, и наступает послеполуденная истома. В другое время дня эти горные луга освежили бы меня гораздо больше, но мы проехали слишком много. Проезжаем Тамарак, и дорога снова спускается с зеленых лугов в сухую песчаную местность.
Ну вот, пожалуй, и все. что я хотел сказать в шатокуа на сегодня. Она была довольно долгая и, пожалуй, наиболее важная. Завтра же я хочу поговорить о том, что поворачивает человека к качеству, что отворачивает его от него, о некоторых ловушках и проблемах, которые возникают при этом.
Странные чувства возникают при виде оранжевого солнца в этой сухой песчаной местности так далеко от дома. Интересно, чувствует ли это Крис? Какая-то необъяснимая грусть наступает каждый вечер, когда день уже канул в вечность, а впереди нет ничего, кроме надвигающейся темноты.
Оранжевый свет переходит в тусклый бронзовый и продолжает освещать то. что освещал весь день, но теперь уже как-то устало. За иссушенными холмами вдалеке в домиках находятся люди, пробывшие здесь целый день, занимаясь своими делами. Они не находят ничего необычного или странного в отличие от нас в этом таинственно темнеющем пейзаже. Если бы мы встретились с ними поутру, они могли бы поинтересоваться нами, зачем мы здесь появились. Но теперь, вечером, им просто неприятно наше присутствие. Рабочий день кончился. Пора ужинать, заняться семейными делами, отдохнуть, а там и на покой. И мы едем сами по себе по пустому шоссе по этой странной местности, где я раньше никогда не бывал. теперь на меня находит тяжелое чувство изоляции и одиночества, и с заходом солнца я совсем падаю духом.
Мы останавливаемся на заброшенном школьном дворе, и под огромным пирамидальным тополем я меняю масло в мотоцикле. Крис раздражен оттого, что мы задерживаемся так долго, он, пожалуй, не знает о том, что сердиться надо только из-за времени дня. Я даю ему посмотреть карту, пока буду менять масло, а затем мы вместе изучаем карту и решаем поужинать в первом же попавшемся хорошем ресторане и остановиться на ночлег в первом же приличном месте для отдыха. настроение у него улучшается.
В городе Кембридже мы ужинаем, а когда закончили, на улице стало совсем темно. Мы следуем за лучом фары по второстепенной дороге в направлении Орегона, пока не замечаем табличку с надписью “Кемпинг Браунли”, который находится в расселине гор. И темноте трудно определить, что тут за местность, Мы едем по грунтовой дороге под деревьями мимо кустарников и въезжаем на стоянку. Никого тут, кажется, нет. Когда я заглушил мотор и мы стали распаковывать вещи, невдалеке послышалось журчание ручейка. Кроме него и чириканья какой-то птички все вокруг безмолвно.
— Мне нравится здесь, — говорит Крис.
— Да, здесь очень тихо. — откликаюсь я.
— А куда мы поедем завтра?
— По Орегону. — Я подаю ему фонарик, чтобы он посветил мне при распаковке.
— Я тут бывал когда-либо?
— Не знаю, вряд ли.
Я раскладываю спальные мешки и стелю его мешок на пикниковом столе. Такая новинка ему очень нравится. Сегодня заснуть уж будет нетрудно. Вскоре я слышу глубокое дыхание и понимаю, что он уже спит.
Жаль, что я не знаю, что ему сказать. Или что спросить. Иногда он так близок ко мне, но эта близость не имеет ничего общего с тем, что говорится или спрашивается. А в другое время он мне кажется очень отдаленным и как бы наблюдает за мной из какого-то укромного места, которого мне не видать. А иногда это просто ребячество, и тогда нет никаких отношений.
Временами, размышляя об этом, я полагал, что мысль о том, что можно проникнуть в мысли другого — просто дежурная иллюзия, расхожая фраза, предположение. что возможен некий обмен между чужими существами, и что в самом деле отношение одного человека к другому совершенно непознаваемо. Попытка постичь, что у другого на уме, искажает то. что видишь. А я все же пытаюсь нащупать такую ситуацию, когда появится нечто неискаженное. Может быть это оттого, как он задает свои вопросы?
26
Просыпаюсь от ощущения холода. Из своего спального мешка вижу, что небо — тёмно-серое. Втягиваю голову внутрь и снова закрываю глаза.
Позже вижу, что серое небо стало светлей, но по-прежнему холодно. Видно, как парит моё дыхание. Тревожная мысль, что собираются дождевые облака, пробуждает меня, но тщательно осмотревшись, отмечаю, что это просто такой серый рассвет. Мне кажется, что сейчас слишком холодно и слишком рано ехать дальше, и я не вылезаю из мешка. Но сон уже пропал.
Сквозь спицы колеса мотоцикла я вижу, что Крис совсем свернулся в спальном мешке на пикниковом столе, но не шевелится. Мотоцикл маячит надо мной, готовый двинуться, как если бы он был часовым, молча ждавшим нас всю ночь…
Светло-серый и чёрный, покрытый хромом… и запылённый. Грязь из Айдахо и Монтаны, из Дакот и Миннесоты. С земли он выглядит очень впечатляющим. Ничего лишнего. Всё у него с определенной целью.
Вряд ли я когда-либо продам его. Да и к чему? Он ведь не машина, у которой корпус ржавеет за несколько лет. Содержи его в порядке, ухаживай за ним, и он прослужит тебе всю жизнь. А может и дольше. Качество. До сих пор оно служило нам безо всяких проблем.
Солнце лишь коснулось вершины утёса высоко над расселиной, где мы остановились. Над речкой появилось лёгкое облачко тумана. Это значит, что вскоре потеплеет.
Выбираюсь из спального мешка, надеваю ботинки, упаковываю всё, что можно не будя Криса, затем подхожу к пикниковому столу и начинаю трясти его.
Он не отвечает. Я осматриваюсь, не осталось ли ещё чего-нибудь, что можно сделать, прежде чем будить его, и медлю. Но меня охватывает озноб от свежего утреннего воздуха, мне не терпится и я кричу:”ВСТАВАЙ!” Он сразу же садится, широко раскрыв глаза.
Я же изо всех сил стараюсь привести его в чувство начальным четверостишием из “Рубай” Омара Хайяма. Утёс над нами похож на скалу в пустыне где-нибудь в Персии. Но Крис совсем не понимает, какого чёрта я тут горожу. Он просто смотрит на вершину гребня, затем косит на меня глаза. Чтобы воспринимать плохую декламацию поэзии, надо быть в определённом настроении. В особенности такую.
Вскоре мы снова оказываемся на дороге, которая по-прежнему кружит и петляет. Въезжаем в громадный каньон, высокие белые стены которого вздымаются по обе стороны. Ветер просто ледяной. Дорога выходит на солнечную сторону, оно прогревает меня сквозь куртку и свитер, но затем снова въезжаем в тень, и ветер морозит нас. Воздух пустыни совсем не держит тепла. Губы у меня стали сухими, обветрились и стали трескаться.
Дальше мы едем по дамбе и выезжаем из каньона на высокое полупустынное нагорье. Это уже Орегон. Дорога кружит по местности, напоминающей мне северный Раджастан в Индии, где ещё не совсем пустыня, а поросшая сосняком, можжевельником и травой земля, но и сельскохозяйственных угодий почти нет, кроме как там, где в балке или долине бывает побольше влаги.
Эти буйные рубаи Хайяма всё время вертятся у меня на уме.