— Нас?
— Нас, — кивнул он. — Или ты хочешь остаться без тела?
— Думаешь, все к тому идет? — хмыкнула я.
— Не знаю, — устало потер он виски. — Не знаю, Магдалина. Может, так и будем делить на двоих твое тело. Может — ты меня вытолкнешь. А может быть — однажды я навсегда окажусь в нем.
Мы скрестили взгляды, словно шпаги на дуэли. Словно пытались залезть друг другу в души, выведать потаенные мысли.
«Он врет, врет», — лихорадочно думала я.
Но глаза его казались странно чистыми, без взвеси коварства и хитрости.
— Вот ты гад, — тоскливо прошептала я, отводя взгляд.
— А я при чем? — огрызнулся он. — Думаешь, мне охота в твое тело? Его же минимум полгода тренировать придется, пока в божеский вид придет. Да и мысль о том, что придется спать с мужиками меня просто в ступор вводит.
— Лесбиянкой станешь, — глумливо усмехнулась я.
— Мы о твоем теле говорим вообще-то, — заметил он. — Кем я потом стану в твоем теле — дело десятое для тебя лично. А вот кем ты станешь без тела?
И вот тут-то мне и стало очень нехорошо…
Мысль, которую я упорно гнала — обрела формы.
Скоро я останусь без тела…
— Ну, тебе-то лепота, привидением перестанешь быть, — я все еще старалась улыбаться и делать вид, что все прекрасно.
— У меня свое тело есть, и оно меня устраивает. А твое, извини, — нет.
Мы помолчали. Нехорошая это была тишина. Тоскливая, вязкая.
— Что делать будем? — уныло спросила я наконец.
— Придумай, как меня от тебя изолировать, — спокойно сказал он. — Думается, что если я буду от тебя на значительном расстоянии — я не смогу в тебя вселяться.
— Придумала, — немедленно отозвалась я. — Давай ты обратно в свое тело войдешь, а?
— Как?
— Ну я откуда знаю? Ты же домедитировался. Смог выйти — значит, сможешь и войти.
— Магдалина, я не могу войти, — отрезал он. — Я не знаю, как это сделать.
— А кто знает?
— Сие мне неизвестно. Послушай, я предложил реальный выход. Изолируй меня от себя, и, по моим расчетам, через некоторое время проблемы не станет.
— Отчего ты так думаешь?
— Ну, — криво усмехнулся он, — адаптируюсь, привыкну жить без твоего тела, то-се…
— Звучит как бредовое расставание влюбленных, — задумчиво поведала я. — Вдумайся — «смогу жить без твоего тела…».
— Да мы с тобой сейчас почище влюбленных связаны.
— И как же мне тебя изолировать-то, горе?
Он встал со стула и принялся ходить вокруг соляного круга.
— Поехали ко мне на квартиру, — мерно говорил он. — Там каким-нибудь колдовским способом запри меня, чтобы мне было не выйти, и уезжай.
«Но ведь его сожжет тогда заживо!», — ахнул внутренний голос.
«Он знает, что предлагает», — бесстрастно ответила я ему.
Я думала.
На одной чаше весов — я. Мое тело и мое сознание. Если я сейчас откажусь — весьма скоро я могу перестать существовать. Что тело, это всего лишь бренная оболочка для духа, меня мной оно не делает. И когда Женька будет жить в нем — это будет именно он. Не я.
А на другой чаше весов…
Я вскинула глаза, внимательно глядя на Женьку. Я вглядывалась в его мальчишеские черты лица, вечную мягкую улыбку, русую челку… Вспомнила, как он спас меня на лестнице, вспомнила, как мы тогда с ним смеялись и не подозревали о том, что скоро наш мир рухнет…
… — С тебя свидание.
— Чего? Ты же это… малолетний.
— Мне двадцать два!
— А мне двадцать девять!
— Ой, да и постарше были!
— Геронтофил ты, однако!
— Я тебе жизнь спас?
— Ну?
— Так вот с тебя свидание. Ясно?
— Но я же старенькая!
— Кто, ты? Я тебя взрослее по жизни.
— С тебя мороженное и карусельки.
— Итак? — голос Женьки вывел меня из ступора, прогнал воспоминания.
Я ничем не могу ему помочь. Я не могу вернуть его в тело. Я могу только…
— Едем, — бесстрастно кивнула я.
Ибо я поняла, каким было последнее слово в том сне. «Помоги себе» — именно это сказал задыхающийся от боли шепот.
Глава шестая
Жизнь — слишком сложная штука, да еще и любит подбрасывать гнусные моральные задачки. Нет тут белого — черного, нет четкого понятия «хорошо» и «плохо».
Вот, скажем, убийство детей… Одно из самых чудовищных деяний, что только может сделать человек. А что вы скажете о ситуации, когда ангелоподобный малыш, невинно улыбаясь, сидит в песочнице и тянет чеку у гранаты? А вокруг него — еще штук пятьдесят детишек?
По условиям задачи вы умеете стрелять, у вас есть пистолет, а до песочницы — слишком далеко, чтобы успеть добежать, да еще и этот высокий забор детсада…
Девять из десяти социально адекватных людей не смогут поднять руку на ребенка. И спустя время они забудут о трагедии, что приключилась у них на глазах, забудут кровавые брызги и крошечные трупики. А десятый убьет одного, зато спасет пятьдесят детей. А после не сможет ни забыть, ни простить себе того, что совершил…
Дай бог никому не оказаться в подобной ситуации.
Но гораздо хуже — когда надо выбирать: твоя жизнь или чужая. Инстинкт самосохранения твердит, нет, вопит, о том, что самое ценное, что есть у меня — это я. Совесть указывает на то, что тот, другой человек, заслуживает жизни не менее, чем я. В Евангелиях без труда можно найти четкое указание: в такой ситуации надо положить душу за другого.
Только, видимо, Женька прочитал это раньше меня. И сделал выбор.
Кинув рюкзак на кухонный стол, я принялась обходить его квартиру, расставляя по периметру зажженные свечи. В окна и двери я втыкала иголки, в углы сыпала четверговую соль. Слегка споткнулась, зайдя в Женькину комнату — тот, меланхолично насвистывая, рассматривал боевую катану, что стояла около дивана.
— Твоя?
— Ты дура? — процедил он.
— Ты чего? — опешила я.
— Если она в моей комнате — чья она еще может быть?
— Логично, господин Умник, — кивнула я, — а теперь выйди, пожалуйста, из квартиры.
— Нафига? — лениво отозвался он.
— И не заходи, пока я тут, — не обращая внимания, продолжила я. — Увидишь, что я вышла — не вздумай со мной заговорить, а после иди в квартиру. Все понял?
— Я не идиот, Магдалина, не то что некоторые.
Я посмотрела на него тяжелым взглядом:
— Послушай, может быть, хватит меня оскорблять?
— А что я сделаю, если ты дура? Вопрос к тебе на самом деле.
Я вышла, хлопнув дверью.
Как я, девушка, могу спорить с воином Катори? Да он меня одним ударом пришибет… пришиб бы. Как я, живая и во плоти, могу спорить с бестелесным привидением? Нечестно это. И как я, ведьма, могу спорить с тем, кого скоро сожгу заживо?
От последней мысли каменная стена, что я выстроила около сердца, все-таки рухнула, и я рванулась обратно к Женьке в комнату. Черт, мы придумаем что-нибудь, обязательно придумаем!
«Успокойся! — жестко рявкнул внутренний голос, сноровисто укладывая кирпичики в стену, — ты ему ничем не можешь помочь, ясно? Так подумай же о себе».
Если бы Женька вышел в тот момент — все было бы по-другому. Но я в одиночестве стояла в коридоре, хватая ртом воздух и чувствуя странную пустоту в душе.
А потом я пошла в кухню, достала из рюкзака Библию Ведьмы и открыла ее. Сила привычно ринулась в вены, заставив меня вздрогнуть. Краем глаза я увидела, как Женька молча вышел из квартиры. И тогда я распахнула руки, словно в полете, и принялась читать заклятье, не позволяющее вору выйти из этого дома. Я изменила его, теперь оно будет держать и морочить тут любого, кроме меня, а то ведь как не крути — но именно Женька тут хозяин, могло и не сработать.
Я уверенно читала заклятье, и чувствовала, как струится сила из кончиков пальцев, дальше, дальше, к маячкам свечей. Словно паук, я плела охранную сеть из чар, дабы любой, кто ее потревожит — увяз и уже не выбрался. Никогда…