5 ноября германское правительство порвало дипломатические отношения с Советской Россией и выслало из Германии советское посольство. 9 ноября отрекся от престола Вильгельм II. Монархия в Германии пала, но власть оказалась в руках буржуазии.
11 ноября революция в Австро-Венгрии привела к падению монархии Габсбургов.
Напуганное буржуазно-демократическими революциями в Германии и Австрии, швейцарское правительство выслало советскую дипломатическую миссию. Разрешено было выехать только тем, у кого были дипломатические паспорта.
Той же ночью у Софьи Сигизмундовны и Марии Братман полиция произвела обыск. Перед домом поставили шпиков, совершенно открыто следивших за каждым их шагом. Снова Софья Сигизмундовна осталась без работы, снова оборвалась связь с Феликсом.
В ВЧК Дзержинский встретил своих товарищей в подавленном настроении.
— Ну что у вас тут случилось? С работой, что ли, не ладится?
— Да нет, Феликс Эдмундович, с работой все в порядке. Заканчиваем следствие по делу Локкарта. Сейчас уже точно установлено, что его организация вела работу в трех направлениях: первое — дезорганизация Красной Армии и подкуп латышских стрелков, охраняющих Кремль, — возглавлял сам Локкарт и офицер английской службы Сидней Рейли; второе — взрывы мостов, поджоги правительственных складов и тому подобное — должен был выполнять французский офицер Вертамон; третье — шпионаж. Организация последнего была поручена американскому торговому агенту Каломатиано. Вы знаете, что он создал широкий аппарат шпионажа в наших военных учреждениях, но, кажется, нам удалось выловить всех его агентов.
— Дело готово для передачи в трибунал, ожидали только вас, — доложил Петерс.
— Так почему же вы все носы опустили?
— Феликс Эдмундович, после вашего отъезда опять поднялась в печати травля против ЧК, — отвечал Ксенофонтов.
— А разве вы еще не привыкли к тому, что на ВЧК клевещут? — перебил Дзержинский.
— Когда на нас клевещет буржуазия, мне, извините за грубость, тьфу и растереть! На меньшевистские газеты тоже наплевать, но на нас обрушились свои же товарищи — коммунисты, в нашей же партийной и советской печати. На это уже не наплюешь, — вступил в разговор Фомин. — Ребята хотят знать, что же наша работа, пользу или вред приносит Советской власти?
— Дело серьезнее, чем может показаться на первый взгляд, — Петерс положил перед Дзержинским пачку каких-то документов. — Это все рапорты наших сотрудников об увольнении.
— Ну а вы-то реагировали как-нибудь на нападки в печати?
— Конечно. Вот здесь опубликовано мое заявление, — ответил Петерс, протягивая «Известия» от 17 октября.
Дзержинский взял газету. Заявление Петерса ему понравилось. В спокойных тонах доказывалась необходимость самостоятельности чрезвычайных комиссий и обоснованность принимаемых ими мер борьбы с контрреволюцией. Заявление заканчивалось словами: «Весь этот шум и плач против энергичных и твердых мер чрезвычайных комиссий не заслуживает того внимания, которое им придают; он мог появиться лишь среди товарищей, занятых кабинетной журналистикой, а не активной борьбой с врагами пролетариата».
Дзержинский усмехнулся: все-таки не удержался Петерс, пустил стрелу в своих противников.
— А теперь, — твердо сказал Дзержинский, — послушайте меня. ВЧК создана по инициативе Центрального Комитета нашей партии и товарища Ленина. Им и решать, нужна она или нет. И я твердо убежден, что они чекистов в обиду не дадут. А это — Феликс Эдмундович брезгливо отодвинул рапорты, — верните авторам. Мне стыдно за них!
7 ноября 1918 года небольшой зал клуба ВЧК на Лубянке, 13 гудел как улей. Чекисты собрались на митинг-концерт, чтобы отметить первую годовщину Великой Октябрьской социалистической революции.
На трибуну выходит Дзержинский. Говорит об основных завоеваниях Советской власти за первый год ее существования, об участии чекистов в борьбе с контрреволюцией, о задачах…
Дзержинский еще не закончил своего выступления, как из-за стола президиума встал Петерс и объявил:
— Товарищи! К нам приехал Владимир Ильич Левин!
И вот Ленин давно уже на трибуне, а овация, которой чекисты встретили его, не прекращается. Он наклоняется к Дзержинскому, что-то говорит ему, а тот, улыбаясь, разводит руками, дескать: «Что же я могу сделать?»
Наконец Ильич достает из жилетного кармана часы, смотрит на них, затем постукивает по часам ногтем и укоризненно качает головой. Шум постепенно стихает.