Беда в том, что все устойчивые сорта винограда содержат много деглюкозидов и других веществ, способствующих развитию в организме человека цирроза печени. Поэтому на таможнях многих стран виноград и продукты его переработки проверяют на наличие деглюкозидов, которое не должно превышать пятнадцати миллиграмм на литр или килограмм. У нас же, как мне известно, подобные гибриды содержат деглюкозидов в десять раз больше этой нормы».
Письмо было длинным и казалось спорным во многих вопросах, но заставляло задуматься. Кем же на самом деле был Павел Яковлевич? Почему, привозя новые саженцы из-за границы, старался и успешно, не предъявлять их на таможне? Он объяснял это тем, что таможенники чиновники и не могут понять научные интересы. Возможно так, но они, эти чиновники, в слепом исполнении закона, возможно, предотвратили бы появление филлоксеры в Крыму, которая практически погубила лучшие виноградники. Что двигало профессором? Стремление к славе или сделать доброе дело? Вопросы оставались открытыми, и о них Володя не хотел говорить Настеньке, поэтому продолжал о другом:
— Когда я узнал о своём белокровии, то первое о чём я подумал, что могу не успеть и половины того, что сделали Нилов и Голодрига. Павел Яковлевич был романтик, но и прожектёр в какой-то степени, что его и подвело, в конце концов. Однако благодаря ему я, например, стал селекционером и уже вывел несколько сортов винограда, которые растут и плодоносят.
Слушая Володю, Настенька не могла отделаться от мысли, что она уже слышала что-то подобное, но о другом. И только, когда Володя заговорил о перспективах мостового виноградарства, она вспомнила своего восторженного соседа экономиста Николая Семеновича, который с не меньшим энтузиазмом раскрывал перспективы развития страны.
«Есть же умные люди, — подумала она, — которые по-настоящему заботятся не столько о себе, сколько обо всей стране. Ничего плохого нет, конечно, если они и о себе не забудут. Но мысли о себе и стране должны быть взаимосвязанными и взаимовыгодными. В этом весь фокус. Но как его, этот фокус, выполнить, что бы все поняли свою выгоду в том, что выгодно всей стране? Сегодня как раз рекламируют совсем обратное».
И другая мысль шла параллельно со всеми, то, уходя немного в сторону, то, снова выдвигаясь вперёд, оттесняя остальные: «Её бедный друг Володя, оказывается, тоже серьёзно болен. Откуда же такое несчастье, что они оба должны страдать от самых неизлечимых болезней? Почему? Она боялась испортить ему жизнь своим СПИДом и в тайне от самой себя, где-то в самых глубинах подсознания удивлялась, что он принял её просьбу и ничего не пишет на самом деле. Понимала, что приказала, но и хотелось, чтобы он ослушался. Теперь лишь стало понятным, что он бы так и сделал, если бы не его собственная неожиданная трагедия. Чем же можно ему помочь?»
Над головами Володи и Настеньки раздался частый цокот. Оба посмотрели вверх. Первым зверька заметил Володя.
— Смотри! Смотри! Вон белка, — прошептал он.
— Где? Ой, скорей покажи, не вижу.
— Да тихо, Настюша. Она прямо над твоей головой и смотрит на нас.
— А-а, вижу. Вот здорово! Красивая какая!
— Это алеутка. Их сюда с севера ещё перед войной завезли.
Серебристого цвета зверёк, застывший в вертикальной позе вниз головой на стволе сосны, упираясь перед собой передними лапками в дерево, уставился неподвижными чёрными глазёнками на сидящих внизу людей. Остренькая мордочка с торчащими чёрными на кончиках ушками как бы любопытствовала: «Что это вы тут делаете на моей территории?» Но Настенька поднялась, чтобы лучше рассмотреть лесное чудо, а оно тоже перестало ждать, сорвалось с места и, мгновенно развернувшись, оказалось хвостом вниз, но, буквально, улетающим вверх, затем помчалось по длинной ветке на самый конец, затерялось было среди пучков зелёных иголок, но вдруг оказалось в воздухе и теперь это чудо уже по настоящему летело на другое дерево, ветка которого была чуть пониже и тоньше, а потому резко качнулась под тяжестью опустившегося тела, но сразу же вернулась на прежнее место, так как летящая красавица, распушив хвост, уже перенеслась на соседнее дерево с более крепкими ветвями. Всего миг и летающего зверька не стало видно, лишь цокот, который не прекращался все эти мгновения, продолжал слышаться, удаляясь и стихая, подобно уплывающей вдаль песне, с которой жалко расставаться.