– Смотри, если вдруг хлеба гэбэшные несладкими покажутся, ты только свистни, тут же тебя к себе начальником охраны возьму.
– Спасибо, – сказал Барский, пряча ствол в кобуру. – Надеюсь, что мы с тобой друг без друга обойдемся.
Но надеждам его не суждено было сбыться.
К одиннадцати Корсовский прочел и продиктовал ответы на тридцать два письма, требующих его личного внимания, поговорил по телефону с министром финансов, маршалом авиации и неким лидером профсоюзов. К двенадцати он прокомментировал планы развития дорог и погашения задолженности по зарплате в атомной промышленности, дал оценки двух оборонных проектов, причем общая сумма, связанная со всеми этими хлопотами, составляла сто тридцать миллиардов рублей. Если считать, что голос России – один из решающих в Совете Безопасности ООН, и признать как аксиому, что состояние дел в стране – это точное отражение ее финансов, если поверить, что обороноспособность страны неотделима от ее бюджета, и если учесть, что бюджет страны верстался именно в стенах этого кабинета, то остается согласиться и с тем, что одним росчерком пера этот сухопарый брюнет определял судьбы мировой политики. Ровно в одну минуту первого он подписал последнюю папку и закрыл ее.
– Думаю, все пока идет вполне нормалёк, хотя вскорости нам потребуется хренова туча бабок. – Корсовский попытался вложить в свой голос все достоинство, которое дали ему годы деятельности в Большой Политике, но в среде Власть Имущих голос его звучал, сродни рязанской балалайке, по ошибке затесавшейся в камерный оркестр. Он не был интеллигентом и никогда не смог бы им стать. Как он ни следил за своей речью, жаргонные словечки так и соскакивали с его языка, приводя в щенячий восторг журналистов и давая обильную пищу карикатуристам и сценаристам кукольного полит-шоу.
Но, памятуя, что «короля делают подданные» Берзиньш держался с ним, как с принцем крови, не откликаясь на фамильярности и шуточки и опасаясь даже отвечать ему в тон.
Корсовский оттолкнул папку и откинулся в своем кресле, чувствуя слабую боль, которую теперь причиняло ему даже малейшее усилие: слишком много конференций, слишком много решений, которые надо принять, слишком много воспоминаний, и одно из них в особенности тревожило его. Он быстро выбросил из головы последнюю мысль и потянулся к коробке с сигарами, протянутой ему секретарем.
– Благодарю вас, Берзиньш.
Несмотря на это тяжелое для языка имя, он заставлял себя произносить его, как бы подчеркивая свое уважительное и доброжелательное отношение к секретарю. Он взял сигару и самолично отрезал кончик массивной серебряной гильотинкой. Берзиньш поднес к ней зажигалку. Знал бы эта козлина белобрысая, что с гораздо большим удовольствием он затянулся бы «беломором», особенно с травкой, но… Ему нельзя даже думать об этой запретной привычке. Пронюхай кто, хоть враги, хоть друзья, что Корсовский балуется травкой (достаточно даже запаха) – и хана ему. Он не удержится в своем кресле и минуты.
Поэтому он глубоко затянулся кубинской «короной» и на секунду прикрыл глаза.
Этим кончался некий ритуал, который говорил, что на сегодня утренняя работа завершена. Выпустив первый клуб дыма, вице-премьер нетерпеливо ожидал, когда секретарь соберет бумаги и на полчаса оставит его наедине со своими мыслями – единственное время, когда он позволял себе отдаваться им.
– Извините. Мне крайне неприятно тревожить вас из-за чего-то, возможно, несущественного, но…
Ингмар Берзиньш говорил, как всегда, медленно и осторожно, тщательно пытаясь справиться с акцентом. Он уже два года жил в России, но все еще был осторожен в разговорах. С цифрами у него было все в порядке, как, конечно же, и с балансовыми отчетами, он мог читать их, как романы, ведь цифры на всех языках складываются одинаково. Но составление фраз, а также точный смысл слов и их произношение еще не всегда ему давались, и он вынужден был говорить с оглядкой, так, будто от этого зависела его работа, кстати, возможно, так и было. Его работодатель не переносил недоумков. Человек, слабо знакомый с русским языком, по его мнению, мало отличался от шизофреника.
– Что такое, Ингмар?
Корсовский опять затянулся сигарой, глядя, как голубовато-серый дымок воспарил к потолку, подобно следу прожитых лет, которые привели его к высочайшей из мыслимых чиновных вершин. Да, всегда вверх, с каждым годом все выше и выше: комсомольский босс, зампредисполкома, директор преуспевающего модельного, затем и рекламного агентства, затем директор концерна, замминистра, председатель двадцати комитетов, и наконец вице-премьер правительства, правая рука Самого…