Через три недели ее отец сдался.
Мы встретились на обычном месте и отправились прямо в Нору. Ей понравились и подушки, и белье, и туалет, но, кажется, она смогла рассмотреть все это только после второго захода.
– Мне так этого не хватало. Господи, как же мне не хватало! – Она пихнула меня. – Да ты тренировался.
– Да, особенно правую руку.
Мы вместе приняли душ в Оахаке, медленно растирая друг друга душистым мылом. Температура была – в самый раз.
Одевшись, сели на солнышке, я повыше, на камень, а она – у меня в ногах на песке. Я расчесывал ее волосы, пока они не высохли.
Мы расстались на углу кладбища Милосердных братьев. Я предложил проводить ее до дома, но она поцеловала меня и сказала:
– Нет. Не тогда, когда считается, что ты в Сан-Диего. До четверга!
В четверг она пришла, но была очень бледна.
– Что случилось?
– Голова раскалывается, – сказала она. – Но у меня есть хорошие новости. Я сказала родителям, что буду гулять до девяти. Мои друзья сегодня выступают в Тин-клаб. Нужно их поддержать. Так себе группа, но играют действительно громко.
Я был ошеломлен неожиданно подвернувшейся удачей.
– Да это почти шесть часов!
– Ну, вообще-то нам полагается по-настоящему пойти в клуб – но я туда не собираюсь раньше семи. – Она выглядела встревоженной. – Это нормально?
– А ты не боишься, что кто-нибудь меня увидит и скажет твоим родителям?
– Я хочу потанцевать с тобой.
– Ты когда-нибудь видела, как я танцую? В любом случае, мы можем найти, где потанцевать, – подальше от Трентона.
Она покачала головой.
– Я хочу,чтобы мы пошли.
– Конечно! Как прикажешь. А чем мы займемся до этого?
– Не знаю, как ты,а я хочу трахаться.
Что-то было не так. Она обнимала меня чуть ли не с отчаянием.
– С тобой все хорошо?
– Не останавливайся! – Она спрятала лицо у меня на груди и с силой притянула к себе. Света было мало, но мне казалось, что в ее глазах стоят слезы. Она впилась ногтями в мою спину, и мы уже ни о чем не помнили.
Она кончила, громко крича, словно в угаре, задыхаясь, напрочь потеряв самообладание. У меня закрывались глаза, и она притянула мою голову к себе на плечо:
– Поспи. На сей раз у нас есть время.
Я думал, причина в ее отце. Должно быть, тяжело врать родителям. На какое-то мгновение я расстроился, что все неприятности из-за меня, но она так нежно меня обнимала, поглаживая спину.
Потом мы проснулись и снова занимались любовью, долго и медленно. А потом она посмотрела на часы и сказала:
– Вот хрень. Ну что, в душ успеем?
Солнце в Оахаке садилось, но вода все еще была теплой, и то, что мы торопились, было очень правильно, потому что начали уже собираться полчища москитов.
Тин-клаб находился у реки Делавер, и дорога была приемлемой; хотя в Трентоне по-прежнему стояли холода, на прошлой неделе было гораздо хуже. Я надел пальто, но когда мы заплатили за вход и попали в зал, пришлось его снять и повесить на руку, такая там стояла жара – то ли из-за центрального отопления, то ли от избытка посетителей. Там было, словно в печке, хуже, чем в Оахаке.
Многие из этих детей явно не знали, что такое дезодорант.
Группа действительно играла очень громко и совсем не казалась ужасной: три парня – ударные, гитара и бас, и три девочки-вокалиcтки. Они играли в стиле панк с добавлением индастриал, и складывалось впечатление, что либо клуб имел в своем распоряжении кучу световой аппаратуры, либо детки происходили из очень обеспеченных семей. Шоу подсвечивалось мигающими лампочками и лазером, а сцену устилал искусственный дым.
Разговаривать удавалось только выкрикивая слова друг другу на ухо или в перерывах между песнями. Продавались освежающие напитки, но никакого алкоголя. Большая часть посетителей еще не достигли двадцати одного года, однако были и постарше; еще там находились так называемые сопровождающие, подпиравшие стенку и неустанно стрелявшие глазами. Один из них стоял, крепко заткнув уши пальцами.
В угол сдвинули столы, занятые людьми или набросанной верхней одеждой. Я заорал Эвэ на ухо:
– Почему бы мне не оставить наши пальто у меня дома?
– Чего?
Мне понадобилось повторить свой вопрос дважды, чтобы она поняла.
– А. Ладно. – Она достала свою плоскую сумочку и еще что-то из карманов, прежде чем передать пальто мне в руки.
Я отошел в сторону туалетов в поисках пустого уголка, но по всей длине коридора в темноте целовались парочки. Зато в самом туалете было пусто, так что я собрался и прыгнул.
В качестве точки возвращения я избрал пустую парковку, которую мы миновали по дороге в клуб. Там стоял разбитый фонарь, и я запомнил, как неловко пробирался там, ведя Эвэ между темных мусорных баков.
Я-то сам нисколько не волновался, даже увидев трех парней, направлявшихся к центру парковки, а когда один из них закурил трубку и, подняв руку, заорал «Стоп!», я попросту прыгнул за них, на тротуар.
Один из них охнул, а второй несколько раз воскликнул: «Что за хрень!». Я обернулся и увидел, что они повернулись, возможно, услышав мои шаги, правда следовать за мной они не пытались.
Я все еще ухмылялся, показывая охраннику печатку на своей руке.
Эвэ стояла у стойки с напитками, держа в руках два стакана и сумочку. Танцующие заполнили собой пространство, и ей было тяжело удерживать напитки в размахивающей руками толпе.
Я похлопал ее по плечу, и она подпрыгнула от неожиданности. Мне показалось, что даже вскрикнула или охнула, но я все равно не услышал: музыка заглушала все звуки. Зато стаканы с напитками полетели на пол.
Я услышал, как она выругалась, – довольно громко, потому что музыка на время стихла.
– Прости, извини! – Она хотела было нагнуться, но я удержал ее за плечо.
Пол был уже усеян растоптанными бумажными стаканчиками, на которые наступали танцующие.
Группа закончила очередной номер, ударник и вокалистки что-то обсуждали, выключив микрофон. В наступившей на мгновение тишине я смог наконец спросить:
– Что ты брала попить?
– Тебе спрайт. Что было у меня, ты знаешь. Теперь ты возьми, что хочешь.
Я успел сделать заказ за секунду до оглушительного вступления группы. Расплачивался уже, объясняясь знаками. Я принес Эвэ легкую содовую, а себе взял кофе. Его налили в пенопластовый стаканчик, слишком горячий, чтобы выпить сразу, к тому же в таких условиях можно было и ошпариться. Возможны ожоги первой или второй степени, подумал я и резко повернулся к бару, чтобы попросить льда или сливок.
Он был стильно одет и выглядел старше других; как только я его увидел, он сделал шаг вперед, слегка подняв и отведя в сторону левую руку. Его осветили мигающие прожекторы, и лезвие ножа отбросило блики.
Я отступил, врезавшись в танцующих позади меня, и бросил в него стаканчиком с кофе. Он отпрянул, схватившись за лицо и раздирая рубашку. Тут же началось движение, но не суматошная возня стоящих у бара, а некие слаженные действия среди танцующих. Я повернулся, Эвэ возилась с чем-то, но я схватил ее в охапку и прыгнул.
Электрический разряд обжег меня, вызвав конвульсии, сотряс все тело. Корчась, я отшатнулся от Эвэ. Светло-синее небо помутнело. Мои руки скребли по гравию и песку, и я не мог заставить их совершить хоть одно осмысленное движение.
Эвэ кричала:
– Нет! Нет! Н-е-е-е-е-е-е-т!
Я с трудом моргнул, пытаясь сфокусироваться и прийти в себя. Мы были одни на Пустыре. Я думал, что на нее напали – или все еще продолжали нападение. Она стояла на коленях, на земле, скрючившись, опираясь на вытянутые руки. Ее открытая сумочка валялась пядом, выставив на обозрение свое содержимое: мобильный телефон и деньги, а также маленькую бутылочку, как из-под лекарства, но без этикетки. В руке она сжимала какой-то черный предмет цилиндрической формы, приблизительно двадцати сантиметров длиной.
– Со мной все в порядке, – сказал я. Собственно, я не был в том уверен, но она выглядела страшно расстроенной. Мне хотелось ее утешить.