И расспросить охрану султан приказал.
«Чудилось нам, — отвечала охрана тогда, —
Будто напали стотысячные войска, —
Но одного заметили мы ездока».
И, по приказу турецкого хана, тогда
Богатыри государства явились к нему.
«Э, значит, есть еще в этом мире кому
С нами тягаться!» — послышались голоса.
Молвил султан: «Державы турецкой краса,
Угнаны все пестро-желтые скакуны
В сторону Джангра, в сторону Бумбы-страны.
Должен быть пойман угонщик, доставлен живым».
И приказали тогда коневодам своим
Храбрый Цаган и тенгрия сын — Тёгя Бюс,
Чтоб оседлали коней… Совершенной на вкус
Выпив арзы, бойцы понеслись на восток.
А в это время Мингйан, удалой ездок,
Минул железных копий густые леса:
Всё растоптал табун, когда ворвалс
я!
Чудилось: чащу древков повалил ураган!
Вскоре нагнал исполина Уту Цаган,
Меч обнажил он, хотел Мингйана рассечь,
Но великану помог Соловко тогда:
Он увернулся быстро и ловко тогда,
Воздух рассек Цагана кованый меч…
И поскакал быстрее соловый скакун,
И замелькали пред ним копыта коней —
Мчался десятитысячный буйный табун!
Так проскакали сорок и девять дней.
Мост промелькнул золотой, серебряный мост,
Вот уже башня великого Джангра видна,
Вот уже листья травы в человеческий рост…
Слышит Мингйан слова своего скакуна:
«Сбей одного из врагов и возьми на копье».
Тут показал Соловый уменье свое:
Только преследователи напали вдвоем —
Он извернулся и сжался в теле своем.
Поднял Уту Цагана Мингйан на копье
Вместе с его желто-пестрым куцым конем.
Тенгрия сын, Тёгя Бюс, в молодом пылу,
Прямо в Мингйана пустил из лука стрелу.
В шею Соловки могла бы вонзиться стрела,
Но роковую стрелу зубами поймал
Опытный всадник и надвое разломал.
Крикнул скакун Тёгя Бюса, грызя удила:
«Этому всаднику ты не уступишь ни в чем.
Недруг не лучше тебя владеет мечом.
Богатыря спасает Соловко его,
Эта увертка, эта уловка его, —
Так порази же четыре копыта коня!»
Прянула с лука и полетела стрела,
Взвизгнула тонко и засвистела стрела
И поразила четыре копыта коня. Молвил скакун:
«Горек жребий суровый твой.
Ранен в четыре копыта Соловый твой!
Только до вечера следующего дня
Я продержусь, а там — не сердись на меня.
Вижу теперь, богатырь, что вправе ты был
Горько печаловаться на сиротство свое,
Плакать и жаловаться на безродство свое,
Эх, чуженином в Бумбе-державе ты был.
Джангровы люди пируют в отчизне своей.
Что за нужда им скорбеть о жизни твоей?
Где твои львы, где братья твои по борьбе?
Видимо, лгали, когда поклялись тебе
Ждать у мостов. Куда там! И выехать лень!»
И на другой, к закату клонившийся, день
Бедный Соловко лишился последних сил.
На седока Тёгя Бюс наскочил опять.
Пику стальную в тело Мингйана вонзил,
Шею коня он заставил Мингйана обнять.
Освободился Цаган. И тогда вдвоем
На запевалу Бумбы напали, живьем
Взяли, свалив посреди дороги его.
Крепко связали руки и ноги его,
И на коня посадили к движенью спиной,
И поскакали назад — к державе родной,
Десятитысячный буйный табун погнав.
В башне великого Джангра, владыки держав,
В самом разгаре пира, — героям своим
Голосом звонким крикнул старый Цеджи:
«Посланный в чуждую землю, ваш побратим
Бумбы родной вчера перешел рубежи.
Но у мостов не нашел подмоги Мингйан,
Едет спиною к обратной дороге Мингйан.
Что же предпримет теперь богатырский стан?»
Савар Тяжелорукий, что справа сидел,
Бурого Лыску велел оседлать своего.
Хонгор кречетоокий, что слева сидел,
Сивого Лыску велел оседлать своего
И говорил, посреди бумбулвы становясь:
«Все-таки Лыско дойдет, хотя долговяз,
Все-таки Лыско домчит, хотя и ленив!»
Кони помчались, ветер опередив,
Воины выполнят обещанье свое!
Выехал Хонгор, держа золотое копье,
Савар стальной — у него тяжела рука —
Выехал, взяв одну лишь секиру с собой.
С песней, плечо о плечо, помчались на бой,
И быстрота скакунов была велика.
Бурого Лыску Савар за гриву схватил,
Так он сказал ему: «Лыско мой дорогой,
Я за тебя, жеребеночка, заплатил
Тысячу, тысяч кибиток — в надежде такой:
„Может быть, выйдет конь из него неплохой…“
Завтра, к началу сиянья утренних звезд,
Должен быть, Лыско, настигнут тобой Тёгя Бюс
Прежде, чем он переправится через мост.
Если же ты, скакун, опоздаешь — клянусь:
На барабан натяну я шкуру твою.
Ребра твои превращу в докуры, скакун.
Чаши из черных твоих копыт сотворю.
Слово мое запомни, бурый скакун.
Видишь, цел
ую секиру свою на том».
Бурый скакун отвечал ездоку своему:
«Савар, теперь полечу я, как брошенный ком.
Если не сможешь в своем усидеть седле,
Я не вернусь к тебе! В ездоки не возьму,
Если растянешься на бугристой земле!»
И поскакал, как вихорь степной, бегунец,
И на рассвете следующего дня
Савров скакун Тёгя Бюса настиг наконец.
Только раздался могучий топот коня,
Тенгрия сын, Тёгя Бюс, оглянулся назад,
Встретил он Савра Тяжелорукого взгляд,
Грозной секиры двенадцать лезвий горят!
И поскакал Тёгя Бюс к вор
отам моста.
Крикнуть хотел — не могли раскрыться уста:
Савар примчался горячей мысли быстрей,
Спину рассек ему Савар секирой своей,
И отскочило железо секиры, звеня,
И, потеряв сознание, к гриве коня
Всадник припал, как будто зарылся в траву,
И превратилась вселенная в синеву
И закружилась в круглых очах его.
Савар, схватив за подол врага своего,
Наземь свалил посреди дороги его,
Крепко скрутил он руки и ноги его.
А скакуна Тёгя Бюса повел в поводу.
Видит: вдали, на мосту, у всех на виду,
Хонгор Багряный, выполнив слово свое,
Поднял Уту Цагана с конем на копье,
Руки Цагана железным узлом стянул!
Освободился Мингйан и назад повернул
Угнанных у турецкого хана коней.
Спешились разом два великана с коней
И заключили Мингйана в объятья свои.
Хонгор воскликнул: «Мингйан! Мы — братья твои,
Не потому забыли мы про тебя,
Что сиротою ты стал, Богдо возлюбя,
И про тебя забыли мы не потому,
Что родовиты мы сами в своем дому!
Из-за величия пиршеств, из-за реки
Буйной арзы, благодатной, хмельной араки,
Клятву забыли, но дружба наша верна!»
И впереди пестро-желтого табуна
Пленникам к башне Богдо бежать повелев,
Савар, Мингйан и Хонгор, неистовый Лев,
К ставке своей поскакали мысли быстрей.
Спешились у чешуйчатых, светлых дверей.
К белым седельным лукам прикрепили коней,
Освободили пленных своих от ремней
И распахнули двери. Со всех сторон
Дробный посыпался колокольчиков звон.
В башню вступили где восседает нойон.
Разом склонили головы долу они,
И поклонились трижды престолу они,
И по своим расселись они местам.
Перешагнув через двести отборных бойцов,
И растолкав четыреста черных бойцов,
И надавав пощечин почти семистам,
Пленники сели в башне владыки Богдо.
Джангру они поклялись: «Великий Богдо!
На рубеже, где вспыхнут пожары войны,
Мы разольемся большим океаном твоим.
Будем конями служить великанам твоим.
Станем заплаткой твоей великой страны,
Только прими нас в цветущее ханство свое,
Только прими нас, нойон, в подд
анство свое».
«Пусть я владыка бессмертных племен земных, —
Джангар сказал, — но сперва попросите моих
Грозных богатырей, закаленных в боях
И воевавших во всех подлунных краях».
Тяжелорукий Савар поднялся тотчас.
«Вот наш подарок бойцам, просящим у нас! —
Руку к щекам силачей приложил, и само
Бумбы родной на них появилось клеймо, —
Хану турецкому передайте привет
И доложите: на год и тысячу лет
Стала подвластной Джангру ваша страна,
И ежегодную дань высылайте сполна». —
Так он сказал. И подданных новых своих
Джангар отправил домой, обещая мир
И возвратив турецких коней боевых.
Прерванный было наново начался пир…
До бесконечности продолжались пиры,
Бумба-страна воссияла из рода в род.
И в золотом совершенстве с этой поры,
В мире, в довольстве, в блаженстве с этой поры
Зажил могущественный богатырский народ.
Песнь десятая
О битве Мингйана с ханом Кюрменом
В пору, когда во славу обильной арзы
Клики гремели всей богатырской семьи,
Джангар сказал, не стыдясь внезапной слезы:
«Счастливы мы сегодня, друзья мои, —
Завтра, быть может, народы Бумбы святой
Будут раздавлены чужеземной пятой.
Знайте: под правым углом заходящих лучей
Мощного хана Кюрмена лежит страна.
Войско его состоит из одних силачей.
Некогда он покорил себе племена
Хана Узюнга — родного отца моего.
Ныне, когда в государствах мира всего
Имя мое прославляют, державу мою, —
Возненавидел он громкую славу мою.
Он говорит: „На бугристой тверди земной
Слишком прославлен Джангар,
единственный сын
Воина, некогда покоренного мной“.
Бумбу задумал завоевать властелин, —
Надо нам хана Кюрмена забрать в полон».
Справа сидящий, воскликнул Алтан Цеджи:
«Кто же поедет за ним? Нойон, укажи!» —
«Славный Мингйан поедет, — сказал нойон. —
Главный певец богатырского пира, Мингйан,
Первый красавец подлунного мира, Мингйан,
Ты полетишь на крепком соловом коне,
Ты приведешь Кюрмена живого ко мне!»
Молвил Мингйан, снимая шишак золотой:
«Помните, Джангар, пришел я к вам сиротой,
Вотчину бросив свою, людей и стада.
Вы, осчастливив меня, сказали тогда:
„Будешь ты нежной усладой бойцов моих,
Будешь ты первым из первых певцов моих…“
Вот оно, Джангар, сказалось безродство мое!
Как вы решились послать меня одного
В край чужеземный, забыв про сиротство мое!
Нет у меня под этой луной никого,
Сгонит могучий противник со свету меня.
Йах! Ни сестер, ни братьев нет у меня, —
Что выходили бы вместе, встречая меня,
Что напоили бы чашкою чая меня!»
И зарыдал он, горем своим обуян.
«О запевала Бумбы, красавец Мингйан! —
В ставке раздался голос Алтана Цеджи. —
Ты поезжай, за судьбу свою не дрожи.
Если сумеешь — захватишь Кюрмена живым,
А не сумеешь — с прекрасным даром своим
Даже в плену будешь первым из первых певцов!»
Поднял Мингйан, услыхав слова старика,
Желтую чашу: семьдесят сильных бойцов
Вряд ли поднимут ее! Шумит арака
В теле могучем, сжата в кулак рука, —
Крикнул, неистовый, друзьям боевым:
«Если пролью богатырскую кровь свою —
Обогатится земля глоточком одним,
Высохнут кости мои в далеком краю —
Обогатится горсточкой праха всего…
Эй, коневод, побеги скорей на луга,
Эй, коневод, оседлай Алтана Шарга
И приведи сюда скакуна моего!»