Выбрать главу
Если же спрошено будет: «Кто из людей Башней владеет?» — ответ найдется прямой: «Скакуна приучивший к борьбе силачей, Лютых врагов поражать приучивший копье, Приучивший, подобное тетиве, К всевозможным лишениям тело свое; Восьмивековый, со снегом на голове, — Башней владеет старик Шикширги издавна, Перед которым трепещут враги издавна!»
К югу от башни, в зеленой долине, — там Множество златостенных молелен стоит. Белый покатый хурул посредине там, С благостной верою неразделен, стоит. Это — хурул седокудрого Шикширги. Под покровительством мудрого Шикширги Неисчислимые шебенеры живут, В благоуханье истинной веры живут, И ничего не деля на мое и твое, Славят в напевах радостное бытие.
Синей водой омываемая морской И голубой орошаемая рекой, Не умещающаяся в пределах земли, — Расположилась, теряющаяся вдали, Вотчина многотюменная Шикширги, Вотчина благословенная Шикширги. Люди его сопричастны счастью его, И благоденствует всё под властью его.
В самом предгорье, словно воздух, легка, Дивная башня белеет издалека, О красоте которой сложили рассказ, Ставший излюбленным чтеньем              двенадцати стран, К югу от башни, в кругу зеленых полян, Сорок молелен стоит, окружая хурул. Это — владетеля горного края хурул, И пребывает пятьсот шебенеров там, Истинной веры собранье примеров там, И, ничего не деля на мое и твое, Славят святое, радостное бытие.
К северу от бумбулвы долина видна, Вотчина мудрого властелина видна, Люди его сопричастны счастью его, И благоденствует всё под властью его, Время проводят в пирах, не бедствуют там. Если же спрошено будет: «Кто властелин Этой чудесной земли?» — ответствуют там: «Богача Алтан-хана единственный сын, Богатырь светлоликий Алтан Цеджи, Ясновидец великий Алтан Цеджи, — В битвах еще не терпел поражения он, Не проиграл ни разу сражения он!»
Там, где черный, глубокий шумит океан, Есть гора, что зовется Гюши-Зандан. У подножья горы берега хороши. Там блестит, как жемчужина, башня Гюши. Описание башни, стоящей в тиши, Стало чтеньем излюбленным тысячи стран, К югу от башни, в кругу зеленых полян, Множество великолепных молелен стоит, А посредине — белый покатый хурул, С благостной верою неразделен, стоит. Сразу видать: это — самый богатый хурул. И пребывает пятьсот шебенеров там, Истинной веры собранье примеров там, И, ничего не деля на мое и твое, Славят святое, радостное бытие.
А на север от башни пространство легло — Это Бумбы несметное ханство легло, Не умещающееся в пределах земли. И опирается ханство, теряясь вдали, На бесконечно темнеющий океан. В башне Гюши, говорят, пребывает хан, Люди его сопричастны счастью его. И благоденствует всё под властью его. Время проводят в пирах, не бедствуют там. Если же спрошено будет: «Кто из людей Башен и вотчин владетель?» — ответствуют там:
«Знамя державы держащий в руке своей, Во всеуслышанье провозгласивший: „Мои Все племена, все богатства, все страны земли! Славного хана Узюнга единственный сын — Джангар-сиротка — этой страны властелин!“» Буйно шумел у державы могучей в ногах Бумбой зовущийся океан-исполин. В сутки бывало на гладких его берегах П отри прилива и п отри отлива всегда. Утром навстречу ветру стремилась вода И наносила россыпи чиндамани: Сразу желанья людей исполняли они; Только вечерняя наступала пора, Как начинался в другом направленье прилив, И прибывала вода, берега покрыв Множеством зерен золота и серебра.
В пору полудня, когда тяжелеет зной, С пеной у рта боролась волна с крутизной. Вился, тоской обуян, седой океан В сто девяносто тысяч бэря глубиной. Был он таким широким, что балабан Среброголовый, с багряно-белым крылом, С барсовым сердцем,          в битвах сходный с орлом, Птица, что может покрыть, в небесах паря, Взмахом единым крыл девяносто бэря, Птица, которой не страшно бремя пути, — Трижды снесла бы яйца во время пути, — А не сумела бы перелететь океан, На полдороге бы затонул балабан, — Так, именуемый Бумбой, широк океан… Был властелинам знаком чужестранным он, Слыл у них Джангра Богдо океаном он, И только снился завистливым ханам он.
А в головах державы стояла гора. С запада глянешь — напоминала гора Крылья расправившего седого орла, Со стороны же востока похожа была На престарелого льва, раскрывшего пасть. И выделялась горы серединная часть, И называлась белейшей горой Манхан, И оставалась мечтой двенадцати стран…
Эта держава богоизбранной была, Мощной, семидесятиханной была, Сколько могущественных было ханов там, Столько же было больших океанов там, Все это были Джангра владения там…
Месяцы начинались весенние там. И повелел Гюмбе, знаменитый герой, Карего, точно котел, оседлать коня, Чтобы поздравить Джангра с              Цаган Сарой.
Ехали вместе с Гюмбе, бронею звеня, Славных его три тысячи богатырей, Шумной толпой понеслись, спеша поскорей Джангра-владыку поздравить с Цаган Сарой, С выходом из холодов, с весенней порой. Вдоль океана неслись, и за ними вдали Пыль поднималась, и в красной высокой пыли Скрылись просторы желтой прибрежной земли.
Только узнал ясновидец Алтан Цеджи, Что собираются люди у хана сейчас, Отдал приказ ясновидец Алтан Цеджи, Чтоб оседлали его Улмана сейчас, И поскакал богатырь долиной своей, Сопровождаемый храброй дружиной своей, Стражей трехтысячной, что спешила скорей Джангра-владыку поздравить с Цаган Сарой, С выходом из холодов, с весенней порой. Перевалили хребты сандаловых гор, В красную пыль погрузили степной простор.
Следом за ними выехали до зари Все остальные желтые богатыри, — Были дружинам тесны пределы земли. Через вершину, зовущуюся Толи, Воины мчались шумной, веселой толпой, Семьдесят две реки заполняя собой. И заполняли тюмены Джангровых слуг Белую гору Йонхор, кривую, как лук.
Спрашивали тогда друг у друга бойцы, Избранные из каждого круга бойцы: «Кто же отсутствует в золотой бумбулве?» И прозвучал вопрос громогласный тотчас: «Где же ухватистый Хонгор Красный сейчас, Где же владелец прекрасной башни Бамбар, Что на прибрежье Сладкого моря видна?»
А в это время владелец башни Бамбар, Что на прибрежье Сладкого моря видна, Хонгор, Лев быстроглазый, приказ отдает: «Тридцать пять барсов —          семья великанов Богдо, Ханы семидесяти океанов Богдо, Видимо, съехались у дворцовых ворот, Сивого Лыску мне оседлай, коневод!»
Выбежал коневод за ограду дворца, Вмиг оседлал он игренего жеребца, Не нарушая истинных правил притом, И скакуна своего направил потом, Как приказал ему Хонгор, к тучным лугам, Шелковый приторочив аркан к торокам. Триста бойцов с коневодом помчалось вперед.
Десять тюменов — самых отборных пород — Сивых лысок хангайских собрал коневод У голубых верховьев реки Харгаты, — Сильных коней удивительной быстроты.
Гору проехал он девичьей белизны, Мимо обрывов невиданной крутизны, И показаться могло, что подул ураган, — Это пригнал он к разливам Кюнкян-Цаган Десять тюменов хозяйских быстрых коней, Десять тюменов хангайских быстрых коней.
В мелкий песок превращая глыбы камней, Мчались ущельями гор табуны коней. Остановились у холода светлых вод, И, выделяясь из прочих лихих скакунов, Лыско прекрасный, уши вонзив в небосвод, Взор устремляя к верхам далеких хребтов, Гордо стоял, предвидя событий черед, К разным уверткам готовясь уже наперед.
Белый, как девушка, молодой коневод Ехал по склонам, кличем бодрым звеня. Тысячу раз он ударил по бедрам коня. Статный подпрыгнул на месте игрений конь, Сразу помчался в серебряной пене конь Так, что казалось, расплющил копыта совсем, Сбруи железо, казалось, разбито совсем!
И коневод, подбоченясь одной рукой, Длинный аркан отцепив рукою другой, Разом скрутил его в десять тысяч витков, И к табунам подъехал близко тогда, И наскочил на гущу лихих косяков, Где находился прекрасный Лыско тогда. Лыско пригожую голову мигом прижал К тонким, высоким ногам и легко пробежал Между ногами высокорослых коней, Перескочил через низкорослых коней И поскакал поверх невысоких трав. Так поскакал он, голову так задрав, Что не задел его белой, как вата, спины Шелковый толстый аркан огромной длины, Всадником ловким удерживаемый с трудом Меж указательным и наладонным перстом.
Лыско под небом скакал, как стрепет, летуч. Лыско носился пониже трепетных туч, Камни могучие низвергая с горы, Но коневоду, на скате Хангая-горы, Все ж удалось арканом огромной длины Белой, как вата, коснуться конской спины, Перехватив ремни прекрасных стремян. Так молодой коневод натянул аркан, Что искривилось правое стремя там, В землю вонзилось левое стремя там!..
Конь коневода стоял в это время там Грудью вперед, подбородком касаясь тропы И упираясь копытами в прах земной, Будто копыта его — стальные столпы! Длинный аркан, в человечий стан толщиной, Был коневодом натянут, как тетива, Сделался тонким, как жила, держался едва, Так и казалось: он оборвется вот-вот!
Спрыгнул с коня своего молодой коневод. Длинный аркан наматывая без конца, Он осторожно добрался до бегунца, Спину погладил, как вата, белую, он. Крепко схватил пятернею смелою он Вздрагивающую, ровную челку коня. Шелковый повод накинул на холку коня — Тонкой работы, прекрасного образец. Бросил уздечки из лхасского серебра И золотые метнул удила, наконец. Сивому Лыске по сердцу эта игра! Он удила золотые поймал на лету И золотыми клыками сверлил их во рту. И коневод, закрепив узду ремешком, Повод на гриву прекрасную положа, Сивого Лыску повел спокойным шажком, За цельнослитный чумбур скакуна держа, К берегу моря, где башня Хонгра стоит.
Лыско подумал: «Иду к великану я, Дай-ка приму поскорее достойный вид. Как надлежит, перед Хонгром предстану я!» Поднял он хвост, как будто красуясь хвостом, И облегчился от лишнего груза потом, Красный живот подтянул он гладкий потом, И жировые разгладил он складки потом. Самым красивым из множества сивок стал. С выгнутым жёлобом сходен загривок стал, Челка, достигшая зорких, прекрасных глаз, Стала траве-неувяде подобна сейчас.