Смелый Шовшур ударил коня по стегну.
Ринулся Рыжий, — но превозмочь вышину
Стен крепостных, достигавших нижних небес,
Конь не сумел… И Шовшур с Аранзала слез,
И, размахнувшись мечом, разрубил, как траву,
Стену стальную и пешим проник в бумбулву.
Въехал за ним и Цеджи на рыжем коне.
Крикнул Шовшур: «Подъезжай поближе ко мне,
Вижу: теперь с проклятым Гюргю расплачусь,
Я за стропила серебряные ухвачусь!»
И ухватился Шовшур за концы стропил,
И повалил он юрту владыки Гюргю.
Выбежал оторопелый, дикий Гюргю,
С трехгодовалым Шовшуром в борьбу вступил.
Падали, поднимались и падали вновь.
Паром над ними всходила черная кровь.
Панцырями высекали огонь из камней.
Равная битва длилась одиннадцать дней,—
Юный Шовшур лишился последних сил:
Слишком он молод, слишком неопытен был!
Крикнул Цеджи: «Твой отец, владыка владык, —
Как бы противник ни был высок и велик, —
Шею сгибал, и, вражий кушак натянув,
Быстро к бедру своему супостата пригнув,
Ногу ему подставлял могучий нойон.
Как бы противник ни был тяжел и силен,
Так поднимал его Джангар в прежние дни,
Что над землею болтались ноги одни!»
Так мальчугана воодушевлял мудрец.
Бился еще две недели юный смельчак,
И, придавив Догшона Гюргю наконец,
Он ухватился рукой за вражий кушак,
Ногу подставил врагу и сумел пригнуть
Быстро к бедру неокрепшему ханскую грудь.
И закачались, тяжелые, как стволы,
Ноги владыки над белым камнем скалы.
Мальчик бросал его через себя, пока
Не превратились в решёта шулмуса бока,
Не взволновалась вода десяти морей,
Не покраснели корни сухих ковылеи,
Не обеспамятовал владыка теней,
Не растянулся Гюргю до ста саженей
И на песок не упал, могуч и высок,
Вниз животом… И Шовшур к нему подбежал,
Ханскую голову крепким локтем прижал,
Н
асемь локтей голова зарылась в песок…
Поднял его мальчуган и, крикнув:
«Держи!» —
Хана шулмусов подбросил Алтану Цеджи.
Тот не сумел Гюргю подхватить впопыхах.
Воин отличный, опытный в ратных делах,
Лютый Гюргю пустился к своим войскам —
Неисчислимым, подобным густым пескам.
Даром, что был Шовшур неумел и юн,
А полетел за шулмусским владыкой он,
Тучи задел сандаловой пикой он.
Также помчался и резвый рыжий скакун, —
Опередив Аранзала, догнало дитя
Непобедимого великана Гюргю,
И, в богатырской руке шулмуса вертя,
Тридцать раз оземь ударило хана Гюргю.
Вниз головой Гюргю по земле волоча,
Алый Шовшур ясновидцу вручил силача.
Выехали. Сошли у подножья скалы
И заковали над задом гладким Гюргю —
Ноги его, тяжелые, как стволы.
И прикрепили к мощным лопаткам Гюргю —
Руки раскидистые, как ветви ветлы.
Бросили, связанного, к подножью скалы.
Радостный, семьдесят раз протрубил Аранзал…
Два полукруга Джангровых богатырей
Молвили: «Видимо, рыжий скакун заржал,
Нашей удаче радуясь, как своей.
Видимо, наши сделали дело свое!»
Сразу дружина знамя воздела свое.
Вот великаны, такие речи держа,
Едут в обнимку, друг друга за плечи держа,
Песню поют — родимому краю хвалу.
Каждый из всадников тороками к седлу
По девяносто тысяч голов привязал.
Прибыли богатыри к гранитной скале.
Семьдесят раз опять протрубил Аранзал.
Много ли, мало ли с той миновало поры,
Как отогнали Бумбу к бесплодной земле,
Бросили Хонгра в пропасть глубокой норы?
С этой поры, печальной для богатырей,
В доме трехъярусном без трубы и дверей,
Связанный путами — шкурами диких зверей,
Адской стреножен треногой, томился конь, —
Так под охраной строгой томился конь,
Так без воды, без травы страдал он в плену…
Вдруг показалось хангайскому скакуну:
Семьдесят раз протрубил родной Аранзал.
Что это, воля? Лыско заржал, задрожал,
Лыско брыкнулся — освободился от пут,
Адской треноги будто и не было тут,
Снова брыкнулся и огляделся потом:
Яростный конь разрушил трехъярусный дом!
Лыско, шатаясь меж тонких и пыльных трав
И спотыкаясь о стебли ковыльных трав,
Прибыл к родным скакунам и всех укусил
В мягкие шеи — как бы о здоровье спросил.
Всех скакунов на свете милее — свои!..
Соединили скорбные шеи свои Лыско и Рыжко.
Стояли в печали они —
Тяжко по Джангру и Хонгру вздыхали они…
Трехгодовалый Шовшур повелел пригнать
Важных шулмусских вельмож, надутую знать.
Бледных, дрожащих, в два бесконечных ряда
Друг против друга их усадили тогда,
Лотосовидной отметили их тамгой —
На протяженье года и тысячи лет
Будет гореть на обличье лотоса след —
И повелели каждому зваться слугой
Славного Джангра, а не кровопийцы Гюргю.
Молвил провидец: «Свиреполицый Гюргю!
До возвращения Джангра и Хонгра домой
Мукам подвергнем тебя преисподней самой!»
Так порешив, помчались герои стремглав
В милую Бумбу, в родной, незабвенный край.
Много ли, мало ли времени проскакав,
Прибыли в Бумбу, в благословенный край.
Лоснились белые кряжи горы Манхан.
Бумбой зовущийся, гордый лежал океан.
Джангров дворец пылал исполинским цветком.
В мирной тиши кумирни стояли кругом,
И шебенеры, святые в деяньях своих,
Все в одинаковых одеяньях своих,
Вышли навстречу, в раковины вострубя.
И повелительница державы святой —
Родины жизни, во веки веков молодой,
Ханша Богдо взошла на престол золотой.
Люди возрадовались: опять увидал
Солнце державы своей счастливый народ!
И посадив на колени Шовшура, Шавдал
Молвила ханскому сыну: «Всему свой черед.
Время настало — Джангар и Хонгор ушли,
Время настанет — вернутся в пределы земли.
Да, от неверного мужа рождается сын…
Мальчик мой, матери прикочевать вели,
В матери доброй всегда нуждается сын!»
Мальчик вернулся с матерью. С этой поры
В Бумбе-стране беспрерывно шумели пиры,
Морем безбрежным от диких, степных кобылиц
И молоко и арза для всех разлились,
Счастье сияло на богатырском пиру,
Бумбы страна успокоилась…
* * *
А властелин
Джангар, спустившись в невиданную нору,
Там, где поуже, на шест опираясь один,
Там, где пошире, на два опираясь шеста,
Адские муки претерпевая в пути,
Все же сумел до четвертой земли доползти.
То на один, то на два опираясь шеста,
Джангар спустился на лоно земли седьмой.
Дальше куда? Незнакомые все места,
Дно мирозданья, дно преисподней самой!
Остановившись на миг, подумал, потом
Он побежал багровым, как пламя, путем.
Долго бежал, без счету бежал, без поры!
Вдруг замечает он: движутся две горы,
Сами местами меняются… Кинулся хан —
Что же? Глядит: забавляется мальчуган,
С места на место, словно пустые шары,
Переставляя две необъятных горы!
Джангар подумал: «Я б не поверил вовек!
Стало быть, есть и в подземной стране человек,
Есть и под Бумбой — с великой силой такой,
Переставляющий горы правой рукой!»
И мальчугана спросил о Хонгре нойон:
Знает ли, где он? и что с ним? и кем пленен?
Мальчик ответствовал, не поднимая глаз:
«Знай же: одиннадцать тысяч шулмусов собрав,
Дал им приказ владыка подземных держав:
„Каждые сутки одиннадцать тысяч раз
Кожей плетеною Хонгра лупите вы!
Каждые сутки одиннадцать тысяч раз
Сталью каленою Хонгра сверлите вы!“
И выполняют шулмусы ханский приказ.
Хонгор, слыхал я, твердит об одном сейчас:
„Кто меня выручит, выведет к свету меня?
Йах! ни сестры нет, ни брата нет у меня,
Освободителя-сына нет у меня,
Близкой души ни единой нет у меня,
Где ты, нойон, владыка нойонов иных,
Где же ты, Джангар, не слышащий
стонов моих?!“
Так он рыдает.
Решив, что в этом краю,
Видимо, мне суждено герою помочь,
Я перед подвигом пробую силу свою».
Джангар, который в помощники был бы
не прочь
Ласточку взять или муху, — взял малыша.
И побежали, на помощь герою спеша.
Надо сказать: в преисподней уже с утра
Вечно стояла засушливая жара.
Не было ни воды, ни ковылины там.
И задыхались они, обессилены там.
Мальчик внезапно пересекает им путь.
Джангар — к нему: «Не скажешь ли что-нибудь
О великане Хонгре?» Сказал мальчуган:
«Жажду сперва утолите, великий хан».
И перед нойоном целый возник океан.
«Знайте же, Джангар: одиннадцать тысяч раз
Погань стегает кожей плетеной его.
Каждые сутки одиннадцать тысяч раз
Нечисть буравит сталью каленой его.
Камни разжалобились от стона его.
Слышится в стонах имя нойона его:
„Где же мой Джангар, всегда отличавший меня,
Где же мой Джангар, всегда выручавший меня?“
И, порешив, что славному Хонгру помочь
Именно мне суждено, спешу я бегом».
Джангар, который был бы, наверно, не прочь
Взять и козявку в помощники в горе своем,
Взял мальчугана с собой. Помчались втроем,
В полночь терпели холод, а в полдень — жару.
Белая вдруг возникла юрт
ана юру,
Смотрят — не видят веревок. Безлюдно кругом.
Входят. Огромный котел замечают в углу,
Ярко пылает очаг, кизяк — на полу,
Туши оленьи повисли над очагом.
Джангар сказал мальчуганам: «Здесь отдохнем».
Красный, как жимолость, вытянувшийся ремнем,
Джангар заснул, а мальчики стали вдвоем
Мясо варить. Старуха вступает в жилье:
Ножки сайгачьи и медный клюв у нее
«Тетушка, пламя поддерживайте, поедим
Вкусного мяса!» Присела старая к ним.
Вскоре вскипело. Подняли крышку — беда:
Нет ни старухи, ни мяса! Решили тогда:
«Старую, видно, шулму занесло сюда!»
Снова стали варить. Сидят у котла.
Та же старуха снова в кибитку вошла.
«Прочь убирайся, карга, покуда цела!» —
«Я виновата пред вами, детки мои,
Вы не сердитесь: трапезы редки мои,
Зернышко — вот и вся моя пища на дню.
Слишком я голодна…» — и присела к огню.
«Кажется, старая ведьма наелась всласть,
Кажется, не к чему ей наше мясо красть.
Что же теперь натворит? Давай поглядим».
Смотрят. Но только вскипело — что за напасть!
Мясо исчезло, старуха исчезла, как дым!
Снова решили: шулму занесло сюда.
И по душам побеседовали они
И рассказали друг другу, как и когда
За чужеземцем последовали они.
Вскоре дошли до проделок старой шулмы…
«Может быть, он и не скажет прямо, что мы
Съели все мясо, что нам он варить приказал,
Но про себя подумает», — старший сказал.