После Камилю предстояла самая мучительная часть приготовлений к Посвящению: примерка сотен одежд из самых разных материалов, чтоб выбрать самый подходящий. Камиль монотонно сменял наряды, думая лишь о том, откуда у Ордена берутся деньги на такие блага там, где роскошь запрещена. Он внезапно расплылся в слабой глупой улыбке: наверно, ему предстоит с лихвой заплатить за такое царственное отношение к себе, и мрачное выражение лица Дахи, выглядящего так, словно он вёл ученика на эшафот, лишь подтверждало это. Но Камиль не говорил с учителем о своих предположениях и опасениях, молчаливо готовясь принять любой удар кнута от судьбы, что всегда следовал за сладким пряником. После нескольких часов избирательных примерок, они остановились на чёрном халате из шёлка, обшитом золотом, что сливалось в цветочные узоры, на которых почивали птицы с широкими цветными хвостами. Дахи положил руки Камилю на плечи, устеленные рядами мерцающего жемчуга.
— Удачи, — Дахи склонил голову набок, слабо улыбнувшись.
Он никак не мог остановить где-то свой покрасневший взгляд, его губы неуверенно дрожали, показывая, как он напряжённо собирается с мыслями. Их взгляды встретились, как когда ярко-голубая волна, исходящая бликами на солнце, встречала тёмные границы берега. Камиль испуганно поднял брови: немой ужас, застывший в глазах его учителя, пробил ученика насквозь, словно удар молнии. Дахи едва держал веки открытыми, поджав губы в прямую линию. Его руки всё ещё лежали на плечах Камиля, создавая приятное ощущение тепла и тяжести, совершенно не похожее на тяжесть от халата. Солнечный свет падал лишь на одну половину лица Дахи, отсвечивая от его тёмных волос, заставляя пылинки на его ресницах мерцать, точно переливы звёзд. Камиль пробормотал невнятное «спасибо» и, убрав чужие руки с плеч, вышел в коридор, показавшийся ему на удивление пустым.
В доме господина было тепло и светло: в канделябрах стояли новёхонькие свечи, ещё не изошедшие воском, а вход с внутреннего двора, обычно надёжно запертого и охраняемого, вёл сразу в гостиную, не позволяя гостю увидеть остальные комнаты. Камиля встретили потрёпанные гобелены, светлая скатерть, полнящаяся от различной еды, старые резные стулья с высокими спинками и мрачная, гнетущая тишина. Шёлковый халат внезапно стал ещё тяжелее обычного, отчего Камиль ощутил себя крошечным зверьком, дрожащим от ужаса перед злобным хищником. Стулья были неплохими, но не до конца удобными, чтоб гость не забывал, где находится. Саййидна не спешил начинать разговор, жестом руки приглашая гостя к столу. Камиль старался вести себя сдержанно: сидеть ровно, есть в меру и, в случае чего, готовиться к любому заявлению в свою сторону.
— Помнишь ли ты, где находишься? — Саййидна говорил ровно, задавая исключительно дежурный вопрос, ответ на который знал даже ребёнок.
— В храме первой ступени на пути в рай, — спокойно протараторил Камиль, едва не подавившись вином. Его заставили заучить эту простую истину ещё с тех пор, как он только появился в Ордене в роли будущего ученика. Саййидна удовлетворённо кивнул, садясь напротив Камиля. Некоторое время они молчали, и Камиль не отваживался даже взглянуть на господина, уставившись в свою практически вылизанную тарелку.
— Как самочувствие? — внезапно разорвал тишину голос Саййидны.
Камиль вопросительно посмотрел на него, ощущая, как от простого движения головой весь мир перед его глазами едет в сторону, в то время как сам Камиль оставался неподвижным, пригвождённым к стулу лихорадочными попытками остановить грядущее падение. Он уже и не помнил, какой вопрос ему задали, направляя последние усилия лишь на мысль о том, где же он так провинился, чтоб так бесчестно умереть. Окончательно провалившись в глубокий сон, он не видел ничего, не слышал ни звука и не мог ощутить даже собственного тела, будто его никогда и не существовало. Его бытие определялось одной лишь тлеющей возможностью мыслить, что скоротечно сходила на нет, как песок, утекающий сквозь пальцы. Через неизмеримое количество прошедшего времени, показавшегося вечностью, Камиль даже привык к подобному состоянию, окончательно смирившись, что он теперь неосязаемый поток мыслей в непроходимом густом мраке.
Из этого мёртвого и неподвижного состояния он выпорхнул резко, подобно движению, с которым рыба, пойманная на крючок, выпрыгивает из воды, ведомая усилиями рыбака. Камиль часто задышал, глядя в небо, распростёртое над ним. Вокруг царили сумерки, которые казались настолько плотными и густыми, что Камиль не мог разглядеть ничего конкретного — лишь смутные очертания, сменяющие друг друга и заходящиеся рябью от малейшего движения глазами. Словно сквозь пелену до него доносился смех, неразборчивый шёпот, мнимым теплом обжигали чужие многочисленные прикосновения. Камиль слышал разговоры и сам же брал в них участие, совершенно не обдумывая и не разбирая слова, которые срывались с его губ. Он не ощущал своего тела, чувствовал лишь ожоги холодного ветра и чужеродного, неизведанного тепла, будто он с разбегу прыгнул в пылающий костёр. Может, он где-то провинился и его убили — такое вполне возможно, учитывая, каким грустным выглядел Дахи. Наверняка он знал, что так случится, хотя мало ли что мог с этим сделать. Странно, но Камиль про себя отметил, что совершенно не жалеет о собственной смерти: если уж это рай, то в таком полусонном отсутствии осознания себя было даже нечто привлекательное. Он всё ещё оставался собой, и звучащие в голове мысли принадлежали лишь ему одному, но именно тело, физическая оболочка, оставалось где-то отдельно от его сознания, будто бы вовсе прекратившее быть. Его тело заменили ощущения, очерчивающие границы его существования, и ничего более. В таком состоянии Камиль был готов провести целую вечность, не заботясь ни о чем, что тревожило его раньше. Ещё раз взглянув в небо, он сладостно выдохнул, чувствуя, как выдыхаемый воздух греет горло.
Он не помнил, когда уснул там, в предсмертном состоянии, но когда он проснулся во второй раз, то обнаружил себя вполне осознаваемым и, самое главное, лежащим на холодном полу в той же гостиной Саййидны. Господин стоял рядом, проверяя, не умер ли Камиль окончательно. Борясь с ужасной головной болью, Камиль поднялся на ноги, чувствуя, как от каждого движения его тело страдальчески ноет и болит. Он едва заставил себя коротко поклониться Саййидне.
— Господин, — тихо сказал Камиль, перебирая в голове все возможные варианты дальнейшего развития событий. Поток из сотен вариаций разбил мягкий голос Саййидны, полный покровительствующего тона:
— Не волнуйся, ты жив, — на лице господина заиграла слабая улыбка.
— Что это было? — стараясь подавить изумление, спросил Камиль. — Как это произошло?
— На некоторые вопросы нет ответов, — Саййидна жестом руки попытался прервать поток вопросов, которые вывалил на него Камиль. — Тебе было дозволено познать то, что простым людям закрыто. Тебе приоткрыли дорогу в райские сады.
Камиль нахмурился, напряжённо вспоминая пережитое. Если рай для него — перемена тепла и холода, полная смешанность и неразборчивость, сменяющаяся почти полной бессознательностью, тогда, наверное, так оно и к лучшему. Камиль резко ощутил себя котёнком, которого отбирают от матери: он ощущал внутреннюю пустоту, которую, по его мнению, мог заполнить лишь тот неизведанный и далёкий сад, приоткрытый лишь наполовину. Саййидна продолжал свою речь, гремящую среди высоких стен гостиной, точно раскаты грома, но Камиль не мог сконцентрироваться на разговоре, с трудом терпя невыносимую боль во всём теле, словно его побили палками.
— И если ты примешь смерть по моему приказу, то сможешь вернуться туда, — Саййидна окатил Камиля мудрым взглядом, достойным святого. — Ты станешь фидаином и, если будешь достойно исполнять свою миссию, безоговорочно вернёшься в сады, что приоткрылись тебе.
Пламя мысли о возвращении загорелось с новой силой, порождая трепет в груди Камиля, сжимая воздух в лёгких, не позволяя сделать ни вдоха. Он встретился взглядом с господином, ощущая восхищение перед этим великим человеком, но в то же время дрожа от ужаса, который внушает его величие. Его голос чаровал, точно заклинание из разряда тёмной магии, эхом его тихие речи разносились по комнате, точно молитва, висящая в воздухе под куполом храма. Заворожённый, Камиль опустился на колени, дрожащими руками вцепился в подол чёрного джеллабе господина и прильнул к нему губами, закрыв глаза, после чего приложил подол ко лбу, переходя на громкий шёпот: