— Дахи, — тихо выдохнул Альтаир голосом, которым говорят лишь бредящие.
— Да? — Малик про себя удивился, насколько непривычным, но ужасно знакомым звучала интонация Камиля. Он и вправду говорил, как Дахи. — Говори, я слушаю.
Альтаир замолчал на некоторое время, и Малик едва поверил, что это ему не снится. Альтаир бредит, другие его в этом поддерживают. Не иначе, как они двое просто свихнулись.
— Я хочу извиниться, — тихо сказал Альтаир, отчего Малик лишь удивлённо склонил голову набок. Если он начинает извиняться за какой-то поступок, то он безвозвратно сошёл с ума.
— Конечно, — энергично закивал Камиль. — В извинениях нет ничего постыдного.
Весь этот разговор отдалённо напоминал плохо написанный рассказ: разговор у них был нескладный и напряжённый. Малик только сейчас заметил, насколько обречённо и сдавленно звучит голос Камиля, будто он едва сдерживает слёзы. Приглушённый, почти беззвучный всхлип лишь подтвердил его догадки. Камиль склонился чуть ниже, так как голос Альтаира с каждым словом становился всё тише, точно угасающий костёр. Малик ощутил невольный укол отвращения: от дыма ему становилось тошно, голова кружилась, как перепуганная лошадь, а руки лишь сильнее задрожали. Воздух в комнате был нагретым, и от каждого вдоха Малика начинало клонить в сон. Он слабо мотнул головой, но это сделало только хуже — он случайно выронил канделябр на пол и едва успел схватиться за дверной косяк, чтоб не свалиться на пол. Никто не обратил на него ни малейшего внимания. Малик знал, почему: ему уже доводилось бывать у лекарей, чья башня насквозь пропитана этим проклятым дымом, от которого просто невозможно остаться при своём рассудке.
Разговор Альтаира с Камилем доносился до него словно сквозь плотную пелену.
— Я хочу отдать твоё кольцо, — Малик едва отличил голос Альтаира. В глазах у него как-то помутнело. — Камиль заслужил его больше моего.
Малик вышел, не находя в себе сил находиться в одной комнате с двумя безумцами. Его уже совершенно не волновала темнота в коридоре, не тревожило и гробовое молчание в бюро. Он вернулся в комнату, из которой вышел до этого, поймав себя на том, что до сих пор обнимает кеманчу. Когда он сел у стены в полной темноте, то тишину нарушили приглушённые рыдания из соседней комнаты: Малик никогда не слышал, чтоб Камиль плакал, но точно знал, что это именно он. Если честно, то он даже не думал, что такое возможно. Плакал Камиль сдавленно и обречённо, шумно всхлипывая и время от времени издавая едва слышимый писк, подобный скулежу собаки.
Малику захотелось, чтоб всё это оказалось каким-то страшным сном. Он тяжело вздохнул, понимая, что даже если ему очень захочется, сном реальность не станет. Малик устало потянулся и положил кеманчу на колени. Стараясь не вслушиваться в рыдания, он начал играть: медленно и довольно боязно, так как всё ещё плохо с этим справлялся. Музыка отлично заглушала рыдания из соседней комнаты, отчего Малику становилось легче отвлечься от происходящего. Кеманча поначалу только выла, но потом будто сама приноровилась к игре. Звуки получались протяжные и жалобные, лишь добавляющие грусти, но всё ещё отвлекающие. Играл Малик недолго, но музыка ещё какой-то миг дрожала в воздухе, возносясь к деревянному потолку. Он опустил резко потяжелевшие веки и тяжело вздохнул. Бюро замолчало, соседняя комната тоже погрузилась в тишину.
Раскалённой иглой раздалось почти физическое ощущение всепоглощающего одиночества, что захлестнуло его, точно волна во время шторма, погребающая под собой чёрные скалы.
Утро выдалось на удивление тёплым, но выходить из комнаты Малику совершенно не хотелось. Сделав над собой усилие, он оставил кеманчу лежать на полу и вышел на кухню.
Там его встретил Абхаглу, склонившийся над котелком, в котором бурлило что-то неопределимое. Даи бросил на Малика равнодушный взгляд, лишенный всякого доброжелательства, которым раннее старик сыпал с лихвой.
— Мира и покоя, — проскрипел даи, не отвлекаясь от готовки. Из кастрюли остервенело шёл пар. Малик даже не осмеливался спросить, что там варится.
— Вам тоже, — небрежно ответил он, без особого энтузиазма осматривая полупустую кухню.
— Камиль ушёл, — даи выпрямился, и в образовавшейся тишине у него неприятно хрустнули колени. — Сказал, что перевязка сегодня на тебе.
Малик в ответ на это лишь обречённо вздохнул. Абхаглу заметил его разочарование, а потому добавил:
— Не печалься так, — он слабо улыбнулся и худыми плечами. — Все мы начинали с дрянной работы.
Малик понятливо кивнул и вышел обратно в коридор, поспешным и равномерным шагом направляясь в ту самую комнату, из которой вчера так спешно ушёл. Ему оставалось лишь надеяться, что Альтаир не спятил окончательно. К удивлению Малика, он не спал: лишь сидел на кровати, о чём-то думая, но как только Малик зашёл в комнату, Альтаир слегка выпрямился, устремляя на него внимательный взгляд.
— Тебе уже лучше? — Малик закрыл за собой дверь и направился к столу около кровати, где лежали мотки корпии. Он мог поклясться, что в воздухе до сих пор чувствовался дурманящий дым.
— Нет, — обречённо протянул Альтаир, с горечью ухмыляясь. — За пару дней лучше не станет.
Малик замолчал, рассматривая корпию на столе, и ответил лишь когда молчать было бы крайне невежливо:
— И то правда, — он окончательно затих, покосившись на Альтаира. — Странно, что ты вообще умудрился так забросить рану. Долго она, наверное, гнила.
Альтаир напряжённо поджал губы, ясно улавливая в тоне собеседника скрытый вопрос, ведущий ко вполне недвусмысленному упрёку. Малик промолчал, решив не продолжать свою речь, избавляя их обоих от лишних тревог. Он сел рядом с кроватью, на старый табурет, и принялся медленно снимать перевязку. Говорить о вчерашнем совершенно не хотелось. Чем больше Малик разматывал корпию, прикрывающую рану Альтаира, тем больше гноя виднелось на ткани. Он слегка скривился в отвращении, когда грязная и вымокшая корпия упала на пол, точно кожа, сброшенная змеёй. Его взгляд в очередной раз скользнул по лицу Альтаира, остановившись на раннее разбитой губе. Альтаир повернулся в сторону, нахмурив брови.
— Я бы хотел извиниться, — небрежно бросил Малик. Зародилась напряжённая тишина. — За то, что сказал. Да и ударил тебя.
Малику не хотелось поднимать эту тему: не хотел он вспоминать, как узнал о смерти Дахи, как получил в свою сторону лишь неоправданные обвинения, и как его гнев перерос в минутную драку. Малик до сих пор злился, и вину свою признавать не особо хотел, но всё же стоило как можно быстрее оставить этот случай позади, чтоб в дальнейшем он никому не помешал. Альтаир сдавленно хмыкнул, задумавшись.
— Извинения приняты, — он повернулся к собеседнику и самодовольно ухмыльнулся. Малик нахмурился, намекая, что не против услышать и встречные слова раскаяния. Альтаир мгновенно убрал ухмылку с лица и помрачнел. — И ты меня прости.
Малик выдохнул с заметным облегчением — хоть какой-то вопрос решился. Он потянулся к мокрой тряпке, что сиротливо покоилась на дне бадьи с водой, стоявшей около кровати. С тёмного и плотного куска ткани, напоминающего тонущего котёнка, сразу же потекла вода, но Малик не придал этому особого внимания. Он не придал значения даже тому, что вода оказалась на кровати: не ему ведь там лежать, а Альтаир ничего не ответил, отвернувшись в сторону. Он лишь изредка приглушённо шипел: едва зажившая, воспалившаяся рана выглядела ужасно, а болела, наверное, ещё хуже.
— Угораздило же тебя, — привычно заворчал Малик, оттирая с бока Альтаира запекшуюся кровь. К его удивлению, последний только согласно хмыкнул, устало прикрыв глаза.
— С Хавсой как-то нехорошо получилось, — тяжело вздохнул Малик, внимательно наблюдая за реакцией собеседника.
— Да, — Альтаир покосился на него до ужаса безразличным взглядом.
Малику от этого стало не по себе, и он слегка отвернулся, разматывая чистую корпию, думая лишь о том, как бы поскорее закончить с перевязкой и уйти прочь из этой проклятой комнаты. Альтаир молчал, с задумчивым видом глядя в одну точку. В образовавшемся молчании Малик отчётливо слышал, как скреблись наверху мыши, и как Абхаглу разговаривает с кем-то, но самого разговора ему было не разобрать. Он покосился на Альтаира, глядящего в стену: брови у него были сведены, а губы сжаты в линию, значит, рана доставляла ему невыносимую боль. Оно, конечно, немудрено, но уточнять об этом лишний раз Малику не хотелось. В ином случае он бы не упустил шанс упрекнуть Альтаира и задеть его слишком уж высокую гордость, но сейчас ему вообще разговаривать не хотелось. Туго завязав бинты, Малик молча поднялся со стула и вышел, даже не прощаясь.