— Эй, вы, каменные башки! — крикнул Христо и стукал кнутовищем по чалмам, где мог достать.
Весело стало Христо. Сел на дроги, ударил по кляче и пустился вскачь под гору. Звенит сзади золото, как смеется.
Бре! Разве не вырвет грек у турка золото? И кинжал ихний заклятый заткнул грек за пояс.
Запрятал Христо золото в погреб и лег спать веселый.
А наутро жена сказала, что сдохла кляча.
— Тьфу! — сказал Христо, — туда ей и дорога. Перережь ей горло и продай татарам.
На берегу под обрывом стояла хата. В ней жил старый мастер Мустафа-Али-Оглу Измирдан. Перед домом стояла широкая турецкая фелюга: килем на чурбанах, кольями подперта. Мустафа жмурился на низком осеннем солнце, щурил глаз и смотрел на фелюгу.
У фелюги бок пробит, торчат дубовые ребра. Ободрала бок на каменьях. Теперь терпит, ждет. А Мустафа острой стамеской кромсает деревянные лохмотья.
Рыба в море не ждет. Надо к среде ребятам спихнуть фелюгу в воду. Спешит Мустафа, упрел, стружки в бороде и красный фес на затылок съехал.
И вдруг из-за фелюги черный пес: выскочил, мохнатым хвостом машет, а за ним веселый грек Христо — крепкие усы, зубами светит, стучит прутиком по фелюге.
— Э, здорово, Мустафа Измирдан! Зачем тебе это барахло? — и ткнул Христо больную фелюгу под брюхо. — Что ты, сапожник, что весь век латки ставишь?
Мустафа надвинул фес и посмотрел из-под руки:
— Здравствуй якши-адам, здорово, хороший человек. Что ты кричишь?
А Христо на месте не стоит, шуршит ногами в стружках.
— Такая мастеру работа нужна? — кричит. — Вот, я тебе работу дам!
— Идем в хату, — сказал Мустафа и пошел к двери.
— Вот, — говорит Христо, — сделай мне новую фелюгу. Сделай, чтоб крепкая была, как бочонок, плотная, как орешек. Кругом крытая, чтоб ни щелочки. Чтоб как утка на волне играла.
Мустафа сидит на полу у стены и глядит на Христо. А Христо подсел к нему на корточки и прямо в лицо ему кричит:
— Большие паруса поставим, чтоб летала фелюга. На триста пудов грузу надо. Дубовые ребра, дубовый водорез!
— А что делать будешь? — спросил мастер.
— Рыбу буду возить, камсу, селедку из Керчи. По триста пудов.
— Умное дело, — сказал старик.
— Триста рублей, твой лес, — сказал Христо и встал.
Долго старик смотрел в пол, потом вскочил как молодой.
— Идем, — говорит, — я тебе лес покажу. Демир! Железо, не дерево, — и взял Христо за рукав.
Ударили по рукам и оставил Христо мастеру сто рублей.
— Хорошо, — говорит старик, — найму людей, скоро сделаем. А работу мою все знают.
И построил Мустафа Измирдан фелюгу для Христо.
Скрипка — не фелюга: гнутая, стройная, натяни только струны — запоет.
Прощается Христо с женой Фирой на пристани.
— Ну, довольно, — говорит, — я воду возил, пускай она меня повозит. Пойду за рыбой в Керчь. Ты меня скоро не жди.
Поднял парус Христо, только оттолкнулся от берега — прыгнул с пристани Филос-пес.
— Тьфу на тебя, — сказал Христо.
Не вернулся: нехорошо, говорят, назад раньше времени поворачивать.
Долго Фира вслед смотрела: горят на солнце новые паруса. Режут ветер острым верхом. Вышла фелюга в море. Светит парус на зеленой воде.
— Как цветок в поле, — сказала Фира, вздохнула и пошла к дому.
До вечера шел Христо берегом. Вот уж два тополя прошел. Смотрит грек туда, где стояла каменная скала Элчан-Кайя: нет, нет корабля. Ходит зыбь над тем местом. Стал смотреть Христо в воду: нет, и в воде не видать каменных парусов.
— Пропал Элчан-Кайя, пропал со всеми турками. А кинжал ихний заклятый здесь за поясом.
И хлопнул Христо по боку, звякнул кинжал в новых ножнах, брякнул серебряными насечками.
— Теперь нечего мне бояться, — и повернул прямо в море.
А что, не знает грек, куда судно вести?
Хорош ветерок дует с берега, распустила широко паруса фелюга и как змейка так и слизывает с волны на волну.
Урчит вода за кормой. Христо стоит на палубе, сдвинул шапку набок и стукнул ногой в палубу.
— Эх, лечу, куда хочу, хочу в Трапезунд, хочу в Инэболи. Неси, посудина.
А Филос свернулся кольцом под мачтой и всякий раз подымал голову, как стукнет хозяин каблуком в звонкую палубу.
На третий день открылся берег, переплыл Христо море.
Рассыпался по красному берегу белый город. Будто копья воткнуты, торчат острые минареты. Как хлеба горбушки, поднялись средь домов турецкие мечети. А вон в порту паутиной стоят мачты. Туда и направил фелюгу Христо. Прямо в Трапезунд угодил грек.
Бре! Может это быть, чтоб заплутал грек в море?
— Ай, фелюга! — говорят в порту, — сама как змея, паруса как облако.
Толпится народ на пристани. Христо бросил канат, десять человек ловить кинулись. И скоро все узнали, что приехал грек с того берега, один с черной собакой.
Пошел Христо в город: бегает, суетится народ, ослы орут неистово, все кричат, суются, топчутся, как будто круглый день пожар в городе. Все греки — шумливый народ.
Одни турки в тени сидят. Кто кальяном дымит, а кто и соломку сосет — ждут судьбу.
Пробился Христо на базар и стал торговать шелковые платки — большие, вышитые, с золотом, с кисточками. Торговался, охрип. Вороха накупил Христо. Наложил четыре бочки, забил наглухо и покатил на фелюгу.
«Провезу, — думает Христо, — тайком провезу. И продадут верные люди».
Не ждал Христо, сорвался ночью и побежал парусом домой. На пятую ночь прокрался к берегу. Тихая ночь стояла на море. Черная вода дышит — издалека идет усталая зыбь, с того берега.
Свистнул Христо тихонько пять раз и подползла к нему шлюпка. Черные греки-дангалаки сидят. Чернее ночи. Перекатил им Христо четыре бочки, а они ему от себя рыбы насыпали полфелюги. Как серебра налили камсы-азовки.
— Ну, — говорит Христо, — завтра деньги приготовьте, разбойники.
— Хоть нынче ночью, господин, — шепчут дангалаки. — Верный твой товар.
— А кинжал мой вернее, — и вынул свой турецкий кинжал.
И вот горит мутным светом в темной ночи кинжал, змеится по воде серебряный блеск. Христо чуть его из рук не выпустил.
— Айя, метера! — говорят дангалаки. — На сейчас тебе деньги, — и стали разматывать пояса.
«Святое мое дело! — думает Христо. — Некого мне бояться, некого мне бояться», — и пошел к красному маяку.
Фира сидит на фелюге, торгует камсой, глупая баба.
— Не дорожись, — говорит Христо, — дорвалась дура до рыбы.
Хорош ветерок, дует прямо в море. И вот уже вечер ползет на землю.
Можно ли греку — а, диаволос! — терпеть бабьи штуки?
«Слетаю еще, еще слетаю, — думает Христо. — Весь Трапезунд, всю Турцию привезу домой; со всех мечетей ковры сорву; набью денег полный дом и все куплю! Весь Крым, с Балаклавой и с Севастополем!»
— Скорей ты, баба, давай остатки даром!
И вот белая борода на пристани. Стоит старик и красными глазками хлопает. Стоит старый дьявол, что-то шепчет здоровому хохлу на ухо. Что-то вертит в костлявых пальцах. И показалось Христо, что щурится еврей на камсу, на фелюгу одним глазом.
«Не даст он мне жизни! — думает Христо. — Стал мне старый черт на дороге».
Что, грек не знает, как тарарам сделать?
— Что?! — орет Христо, — что ты говоришь?
А еврей не смотрит — шепчет хохлу в ухо.
— Что тебе, собачья душа, надо? — и зашагал Христо по доске на берег.
«Пхну в воду старого черта, — думает Христо, — за него ответа не будет. Его ветром валит». И тискается Христо к еврею.
А старик держит в руке перстень, тычет на него хохлу пальцем. Горит как кровь на перстне красный камень.
— Ты что? — наступает на старика Христо: узнал Христо турецкий перстень.
— Колечко человек торгует, — шепчет еврей, пятится.
Толкнул его Христо, как бумажный опрокинулся старик, а кольцо упало в море. Бросились люди подымать старика.