За пнем, распластав крылья, лежала она. Глаза были открыты, и она еще поводила вздернутыми лапами, как будто защищаясь. Несколько секунд я не отрывал глаз и вдруг со всей силой топнул прикладом по этой голове, по этому клюву.
Я повернулся, я широко вздохнул в первый раз за все это время.
В дверях стоял мальчишка, распахнув рот. Он слышал выстрел.
— Ее? — он охрип от волнения.
— Погляди, — и я кивнул назад.
Этот день мы вместе собирали ракушки.
Б. Житков и Б. Шатилов
Адмирал
Было тихо, жарко. Над горячим песком и над морем волновалось марево. Купальщики на пляже сняли с себя даже трусики. Щурясь и прикрывая головы кто носовым платком, кто просто рубахой, они смотрели вдаль, в море. В море что-то глухо бухало, а что, не было видно.
Голые купальщики изнывали от зноя, а старик — в черном пальто, в старой адмиральской фуражке большим белым блином с огромным козырьком — как бы вовсе не замечал и не чувствовал июльской духоты и зноя. Он взошел на песчаный пригорок, расставил, словно укрепил, ноги в песке, подперся палкой с резиновым набалдашником, надставил козырек стариковской рукой и маленькими едкими глазками впился в море. Он знал, что это бухает, знал, куда надо смотреть: недаром на голове у него была старая адмиральская фуражка с ремешком на двух золотых пуговках.
На старика в черном пальто было жарко смотреть. Купальщики посмеялись над ним и отвернулись от него. А ему и не надо было никого. Он сам с собой разговаривал сиплым басом. Говорил он вот что:
— Тэк-с, это, конечно, двенадцатидюймовочкой ахнули. Тэк-с… А это разрыв… — сказал он, увидев с пригорка то, что за маревом не видели купальщики. Столб воды далеко у горизонта взлетел вверх, сверкнул на солнце и рухнул. Через минуту долетел грохот разрыва. — Тьфу ты! Да неужто со второго?
Старик заволновался, захлопал себя по карману пальто, а хлопать-то было нечего: большой медный бинокль лежал на своем месте. Все продал старик в голодные годы, не продал только вот этот бинокль. Этот бинокль подарил ему когда-то отец, когда он окончил морской кадетский корпус, подарил и сказал: «Ну, теперь гляди в оба!»
До адмиральского чина дослужился бинокль вместе с хозяином, и старик тайком называл его «ваше превосходительство».
— А ну-ка, «ваше превосходительство», глянем!
Старик так и впился в море, спокойное, с легкой ласковой зыбью. Он вертел ролик бинокля и с наслаждением пробегал глазами по сверкающей водной равнине.
Вот уже 17 лет, с того самого дня, как сняли его с корабля матросы, он, старый моряк, ни разу не взглянул на море.
На приморской даче, на которой он жил и зимой и летом, окно, выходившее на море, он приказал завесить плотной занавеской еще раньше того, как он въехал в эту самую дачу, и строжайше запретил ее трогать. Каждый день, выходя на прогулку, он брал курс из дверей прямо от моря в берег, в сосновый лес, а с прогулки возвращался всегда той дорогой, которую сплошной цепью пересекали дачи и закрывали море. А сегодня вдруг лопнула старая тесемка, на которой 17 лет болталась зеленая занавеска, занавеска упала, и море — голубое, ясное — приветливо глянуло на старика в окно. Старик было выругался, приладил занавеску, хотел задернуть, но встал у окна, посмотрел на море да так и стоял с полчаса: оцепенело глядел не отрываясь.
Вдруг повернулся и стал поспешно одеваться, надел все, что висело на вешалке, словно собирался уйти в море и никогда не возвращаться. Он туго набил кисет табаком, сунул в карман щербатую «миледи» и «его превосходительство» и торопливо зашагал к морю.
И вот он стоял и смотрел в бинокль и чувствовал, как море переливает в него всю свою свежесть.
— Так и есть! Со второго прохлопали.
Старик ясно видел пробитый щит — плавучую брезентовую мишень, которую тащил на буксире небольшой катерок.
— Это Васька! Васька Осипов! — забормотал он волнуясь. — Узнаю письмо по почерку. Меня не надуете, дорогие товарищи! Комсомольцы-то у вас вроде для фирмы, а мишени-то старые комендоры дырявят. Думали, без нас, стариков, обойдетесь… А вот и не вышло-с. Ххе! Мелко плавали, дорогие товарищи! А ну, «ваше превосходительство», разрешите покурить!
Отставной адмирал бережно положил бинокль в карман, а из другого кармана вынул резиновый кисет и стал заправлять старую, выщербленную трубку. Он купил ее когда-то в Ливерпуле. До адмиральского чина она не дослужилась: годами не вышла, и старик называл этот деревянный огрызок «миледи». Адмирал любил хорошее общество.
Закурил он быстро и сейчас же приставил к глазам «ваше превосходительство». По горизонту маленьким черным прямоугольником плыл второй щит, пока еще целый. Старик впился в него как астроном в звезду, которую он только что открыл.
— Пошел, пошел! — хрипло шептал старик.
— Дедушка, прикурить можно?
Это спрашивал какой-то парень в синих трусиках, разминая пальцами папироску.
— Весь пляж обошел, ни у кого спичек нет. Честное слово!
— Пошел, пошел! — бормотал старик, не отрываясь от черного квадратика в море.
— Да чего же пошел-то? Что вам, жалко, что ли?
В это время раздался гул выстрела. Глухим вздохом доплыл он от горизонта к пляжу. Старик подскочил, вытянулся, словно вырос, и в самозабвении шепнул:
— А ну, вва-вва-вва… Тьфу! Чтоб ты пропал! — и старик плюнул в песок.
— Сумасшедший! — вскрикнул парень и невольно отшатнулся от старика.
Старик оглянулся.
— Да, да, сумасшедший! — закричал старик, размахивая биноклем. — С первого, с первого, черт побери! Сумасшедший выстрел!
Ахнул разрыв. Он громче и ярче прокатился по морю. А старик совал в глаза парню в трусиках свой заветный бинокль.
— Гляньте-ка, гляньте-ка, черт вас возьми! Там, у горизонта… Ну что? Рамка?.. Рамка!.. Знаю, что рамка! А в рамке-то что?
— Да дыра никак.
— Дыра! Дыра! Так это все Васька Осипов! Он, негодяй! Меня не надуешь, молодой человек. Пусть вам, сосунам, эти комсомольские басни рассказывают. Двенадцатидюймовым калибром, да на такую дистанцию, да с первого удара — это Васька Осипов. Можете мне голову оторвать, если это не он. И это не иначе, как его коньяком обещали накачать наповал. Нет-с, старого ворона не надуешь, не надуешь, молодой человек!
Старик вырвал из рук парня бинокль и так замахал им у него перед носом, что парень в страхе попятился.
— Закурить все же можно? — робко спросил парень. Он с опаской смотрел на старика и, держа в зубах папиросу, издалека, осторожно, словно боясь обжечься, тянулся к адмиральской трубке. Старик порывисто ткнул в воздух коробкой спичек. Парень закурил.
— Да-с, молодой человек, это бьет Васька Осипов, — сказал старик раздумчиво.
— А очень просто, что Васька, — сказал парень между двумя затяжками. — Если это с «Марата» бьют, так это факт — он.
— Ага! А я что говорил? И вам он тоже известен? — старик зацепил сухим пальцем как железным крюком за резинку трусиков. — Вы, молодой человек, еще вот в коротких штанишках щеголяете и не знаете, что этот Васька Осипов, когда мы с немцами воевали, плавал на минном крейсере «Новик» и ведь что каналья разделывал…
Парень раскрыл рот, хотел что-то сказать, но старик нахмурил брови и закричал:
— Не перебивать, и извольте слушать, когда вам говорят, молодой человек!
— Представьте себе: вечер, немцы напирают. У нас два корабля, а нам надо изобразить, что у нас целая эскадра, и затянуть всех этих Михелей, Бранденбургов да Кювенштюкеров — всех их, голубчиков, затянуть на минные поля; а сверху мгла, туман как потолок навалился, им аэроплан бы послать поглядеть, да не видать: мы под туманом, что мыши в подполье. Броненосец «Слава» — не знаю, теперь он у вас, может, и «Позором» называется, а тогда «Славой» назывался, — и вот «Слава» бьет двенадцатидюймовкой, бьет нарочно так, чтоб у колбасников в ушах трещало, чтоб казалось им, что у нас тут невесть сколько этих самых пушек. А они по «Славе» долбят, чугуном, что водой, поливают. Ввязались в бой. «Слава» отступает, и ни одной трубы на ней — все сбито, дым валит прямо на палубу. «Слава» сдает, запинается, а надо бой показать, затянуть на минные поля. Слышите, молодой человек? Видели мины — такие железные пузырьки под водой? Килем зацепишь — и… трах… все разворотит, и сразу в подводное плаванье — раков ловить. Так вот-с, «Слава» сдает, запинается, немцы могут расчухать всю ее хитрость и не идти за ней всем табуном. Чего за ней идти, если она уж чуть-чуть ухает: артиллерии недостает. От флагмана приказ «Новику»: выйти вперед на расстоянии выстрела и накачать немцам. «Есть! Пошли!» Осипов у орудия снаряды подает, он тогда еще боцманом был. И вдруг — трах! — убивает комендора при орудии. Осипов на его место. Как начал садить, тут и безрукий руками разведет. Понимаете!..