Извлёкши вместе с костью боль и причиняемые ею мученья устранив, возрадовался он тому, что удалил страдания причину, не меньше льва, спасённого от кости. Такова праведная натура добродетельного человека: доставив счастье или отвратив несчастье от другого существа, хоть и с трудом великим, гораздо более доволен добродетельный, чем если б с лёгкостью он своего добился счастья. Таким образом, Бодхисаттва, избавив льва от страданий и радуясь этому всем сердцем, попрощался с ним и, выслушав его почтительную благодарность, отправился своим путём. Он увидел того самого льва, наслаждавшегося мясом недавно убитой молодой антилопы
И вот однажды этот дятел летал повсюду, сияя блеском своих расправленных крыльев, и не смог нигде найти ничего пригодного для еды. Сжигаемый пламенем голода, увидел он того самого льва, наслаждавшегося мясом недавно убитой молодой антилопы. С испачканными кровью пастью, когтями и гривой, он был похож на осеннее облако, освещённое отблеском сумерек. Даже оказав когда-то льву услугу, он с неприятными словами просьбы к нему все ж обратиться не посмел. И хоть он был в речах искусен, на этот раз его заставила стыдливость дать обет молчания. И всё-таки, желая своего добиться, он стал прогуливаться с робким видом перед его глазами. Но негодяй, хотя следил за ним, не произнёс ни слова приглашенья. Как семя, брошенное на скалу, как жертва, вылитая на потухший пепел, иль как цветок на дереве видула — такой же плод даёт неблагодарному услуга, когда расплачиваться нужно.
Тогда Бодхисаттва, подумав, что тот, конечно, его не узнаёт, приблизился к нему, не испытывая никаких опасений, и попросил у него уделить что-нибудь, сопровождая просьбу по обычаям просителей надлежащими словами благословения. «Да будет тебе благо, царь зверей, своей отвагой жизнь свою поддерживающий! Прошу тебя почтить просителя и увеличить тем свои заслуги и славу добрую». Но даже когда к нему обратились с такими приятными словами благословения, лев, чьё поведенье из-за его жестокости и себялюбия было недостойно благородного, посмотрел искоса на Бодхисаттву, словно желая испепелить его взглядом своих глаз, покрасневших от пламени гнева, и сказал: «Довольно! Достаточно, что ты ушёл живым, попавши в пасть ко мне, не знающему состраданья и пожирающему трепетных оленей. Ты снова оскорбил меня, своею просьбой беспокоя. От жизни, видно, ты устал и хочешь мир иной увидеть». Тогда его отказ, выраженный такими грубыми словами, вызвал чувство стыда у Бодхисаттвы, и он поднялся в небо. Он полетел своим путём, говоря ему шумом своих распростёртых крыльев, что он — птица. Между тем некий лесной бог взлетел в небо и сказал Великосущному
Между тем некий лесной бог, то ли потому что не мог вынести такого оскорбительного обращения или же желая испытать пределы сдержанной стойкости Бодхисаттвы, взлетел в небо и сказал Великосущному: «О лучший из птиц! Почему ты, оказав этому негодяю услугу, прощаешь его оскорбительное обращение, хотя в силах отомстить ему? Что значит твоё бесстрастное отношение к этому неблагодарному? Как ни могуч он, но, напав внезапно, ты можешь вырвать у него глаза иль пищу утащить, зажатую в его зубах. Зачем же наглость ты его прощаешь?»
Тогда Бодхисаттва, хотя и оскорблённый грубым поведением льва, несмотря на подстрекательства лесного бога, ответил ему, раскрывая все благородство своей натуры: «Довольно говорить о таких поступках. Не этим путём идут мне подобные. Из сострадания, не из корысти поможет добродетельный в беду попавшему, и безразлично для него, поймёт ли это тот. К чему же гнев здесь? И тот, другой, не зная благодарности, обманывает только сам себя. Ведь кто, желая платы за услугу, вторично сделает ему добро? А тот, кто оказал услугу, в мире ином достигнет праведности и её плодов благодаря спокойствию, а здесь — блестящей славы. Если услуга — праведный поступок, то кто же будет сожалеть потом? А то, что сделано в расчёте на награду, — не услуга, а лишь отдача в долг. Кто замышляет вред ближнему в обиде на его неблагодарность, тот добродетелью своею сначала славу добрую сыскав, затем ведёт себя слонам подобно. Если же ближний по неразумению не знает, как отблагодарить, он не достигнет того блеска, который любит только добродетель. Так кто ж благоразумный предпримет шаг такой, чтобы разрушить высоко поднявшуюся славу? Вот это мне кажется наиболее подобающим. Кто дружелюбья не питает даже после услуги, оказанной ему достойным человеком, того покинуть следует спокойно, без грубости, без гнева».
Тогда бог, радуясь всем сердцем, подобным прекрасным словам, несколько раз с похвалой воскликнув: «Прекрасно, прекрасно!», сказал ему несколько приятных слов: «Не носишь ты пучка волос на голове, себя не затрудняешь ты одеждой из рогожи, но в остальном святой ты настоящий, грядущее постигший. Ведь не одежда делает святого, поистине святой лишь тот, кто добродетелями наделён». Отличив и почтив его, таким образом, он исчез.
Таким образом «даже побуждаемый к дурным поступкам добродетельный человек не будет совершать их в силу своей непривычности к ним». Так следует говорить, восхваляя добродетельных. Это же нужно проводить в проповеди нравственности и говорить так: «Нравственный человек не знается ни с враждой, ни с оскорблениями. Он приятен многим людям, любящим его». Говоря о благоразумном спокойствии, следует привести следующие слова: «Мудрые, великие в своём благоразумном спокойствии, сохраняют блеск своих добродетельных качеств». Так же, восхваляя величие души Победителя в Истине и постоянное проявление благородства его натуры, следует говорить: «Таким образом, даже в состоянии животного стремление к проявлению благородства характера не даёт уйти с правильного пути».
Джатака о жене в сундуке
"Откуда вы втроём идёте?" — Это Учитель произнёс в роще Джеты по поводу некоего затосковавшего монаха.
"Правда ли, что ты томишься?" — спросил его Учитель.
"Правда, почтенный". –
"Напрасно, монах, ты влечёшься к женскому полу. — Промолвил Учитель. — Ведь женщины — существа неблагодарные и коварные. Когда-то в прошлом некий великан носил свою жену у себя в животе — только б не доставить ей случая изменить ему, — и всё напрасно. А ты и подавно не смог бы удержать жену от измены", — и Учитель рассказал о былом.
"Некогда в царстве Варанаси правил царь Брахмадатта. Бодхисаттва в ту пору отбросил мирские услады и стал подвижником в Гималаях. Там он зажил, питаясь плодами лесными, научился созерцанию и обрёл сверхзнания. Неподалёку от его шалаша жил великан-людоед. Иной раз он приходил к Великому послушать его речи о дхарме, а в прочее время занимался тем, что подстерегал путников на лесных дорогах, хватал их и пожирал. И вот однажды некая молодая и необыкновенно красивая женщина родом из царства Каши, ездившая повидаться с родителями, возвращалась через лес в отдалённую деревню, к мужу домой.
Завидев проезжих, великан выскочил из лесу. Охранники перепугались, побросали оружие и разбежались кто куда. А великан подошёл ближе, увидел в повозке красавицу и тут же влюбился в неё. Забрал он её к себе в пещеру и сделал своей женой. С того самого дня он стал преданно о ней заботиться: приносил масло, рис, рыбу, мясо, собирал для неё в лесу сладкие плоды, дарил нарядные одежды и украшения. И чтобы она не могла ему изменить, он держал её в сундуке, а сундук тот заглатывал и носил у себя в животе. Как-то раз захотелось ему искупаться. Пришёл он на берег озера, отрыгнул сундук и выпустил жену.