И раздам их супостатам,
Что грозят теперь войною".
Эти его речи разлетелись по всему дворцу. Донесли служанки и Прабхавати: "Слыхали мы, что царь собрался разрубить тебя на семь частей и послать те части семерым царям". В смертельном страхе Прабхавати вскочила и побежала к матери в опочивальню.
Прекрасная, в шелка одетая,
Царевна поспешила к матери.
В глазах её блестели слёзы.
За нею следом шли служанки.
Прибежала она к матери и жалобно запричитала:
"Увы, что станется со мною!
Моё лицо привыкло к пудре,
Привыкло в зеркальце глядеться
И видеть, как оно прекрасно,
Пригоже, безупречно, мило.
Теперь ему смотреться в землю!
А эти кудри вороные!
Они умащены сандалом,
Но будут, спутаны и грязны,
Лежать на поле среди мёртвых,
Их грифы будут рвать когтями!
Мои ухоженные руки!
Они едва пушком покрыты,
Натёрты порошком сандала,
А ногти выкрашены красным –
Теперь их кшатрии отрубят
И бросят на поживу волку!
А эти груди налитые!
Они умащены сандалом,
Но ими я вскормлю не сына,
А кровожадного шакала,
Он в них с урчанием вгрызётся!
Широкие, крутые бёдра
(Их покрывает только пояс
Из ткани, золотом расшитой)
Теперь безжалостно отрубят
И бросят на поживу волку!
Шакалы, волки, псы лесные
И остальные хищники
Сожрут теперь Прабхавати
И станут вечно молоды.
Коль плоть мою забрать хотят
Безжалостные кшатрии,
Ты хоть о том их умоли,
Чтоб кости выдали тебе,
И при дороге их сожги.
Вели там всё перекопать
И карникару посади.
Когда она в конце зимы
Цветами вся покроется,
Ты, может, вспомнишь обо мне:
"Мила была Прабхавати!""
Так она жалостно плакалась матери. Тем часом во дворец по царскому приказу явился палач с топором и колодой. Весть об этом тут же облетела все покои. А царица-мать, узнав о приходе палача, в великом горе направилась к государю.
Подобная богине красотою,
Царица мадров, мать Прабхавати,
Пришла к царю, чтоб попросить за дочь,
И увидала там топор с колодой.
"Ужели топором ты дочь мою –
Такую стройную, изящную –
Велишь на части разрубить, увы,
Чтобы отдать её останки недругам?"
"К чему напрасные слова, царица, – стал вразумлять её царь мадров. – Твоя дочь бросила мужа, могущественнейшего царя на всей Джамбудвипе, прибежала домой чуть ли не по собственным следам – они, должно быть, ещё не стёрлись на дороге. Ведь она сама и принесла с собой свой приговор. Пусть эту гордячку постигнет кара по заслугам!" Царица вернулась к дочери и зарыдала:
"Я лишь добра тебе желала,
Да ты не слушала советов,
А ныне ждёшь четвертованья,
Твой путь теперь – в обитель Ямы.
Кто рассудительному слову
Доброжелателей не внемлет,
Того лишь беды ожидают,
Он сам себе готовит гибель.
А если б Куше родила ты
Отраду вашей жизни, сына, –
Наследника в златом убранстве
Растила ты бы беспечально,
Была б у родичей в почёте,
И смерть тебе бы не грозила.
Где гонг гудит, где слон трубит –
В семье у кшатриев могучих
Не высшее ли счастье в жизни?
Где скакуны ржут у ворот,
Где жалобные песни слышны –
В семье у кшатриев могучих
Не высшее ли счастье в жизни?
Там, где кричит павлин призывно
И слышится кукушки пенье, –
В семье у кшатриев могучих
Не высшее ли счастье в жизни?"
"Ах, был бы здесь сегодня царь Куша! Он бы прогнал всех семерых, избавил дочь мою от лютой погибели и забрал бы её обратно к себе", – подумала тут мать-царица и произнесла вслух:
"Где ж гроза всех супостатов,
Сокрушитель вражьей силы,
Куша, царь великомудрый?
Он бы спас тебя от смерти!"
"Моя мать восхваляет Кушу, но помощи от него не чает, – подумала Прабхавати. – Скажу-ка я ей, что он здесь и служит у царя поваром". И она призналась:
"Здесь гроза всех супостатов,
Сокрушитель вражьей силы,
Куша, царь великомудрый!
Он в бою их одолеет!"
"Что это она лепечет? Перепугалась до того, что и себя не помнит", – подумала мать.
"Ты либо бредишь, дочь моя,
Либо со страху поглупела.
Когда бы Куша рядом был,
Ужель могли бы мы не знать?"
"Мать мне не верит. Она и не подозревает, что он уже семь месяцев живёт здесь. Возьму и покажу его ей", – решила Прабхавати. Она подвела мать за руку к окну и показала на Кушу: