А если где-то причина не заметна, то как можно с уверенностью говорить, что ее нет совсем? Ведь то, что существует, мы можем не увидеть по другой причине. Так ночью мы не видим солнца яркий диск.
Для наслаждения ты стремишься к желаемому и избегаешь нежеланного. И царем становятся тоже по этой причине. Но в то же время ты говоришь: «Причин не существует!»
Поэтому, о господин, если ты повсюду видишь беспричинность – то и обезьяна убита без причины. Зачем ты тогда меня осуждаешь?»
Так этими ясными доводами Бодхисаттва посрамил приверженца воззрений о беспричинности всего.
Затем он обратился к советнику, видевшему причину всего в верховном существе, и сказал:
«Уважаемый мудрец тоже не должен осуждать меня! Ведь по-твоему верховное существо является причиной всего.
Посмотри, ведь если все совершает верховное существо, то, несомненно, им и убита эта обезьяна! Так почему же ты чужую вину валишь на меня? А если верховное существо не убивало обезьяну, жалея ее, то зачем ты говоришь, что это верховное существо – причина всего во вселенной?
И если его владычество происходит из законного порядка вещей, то значит такой порядок существует раньше него. Не нужно называть владычеством зависимость от чего-то другого.
Поэтому, если ты причиной всего считаешь верховное существо, то ты не должен возлагать на меня ответственность за совершенное им убийство этой царственной обезьяны».
Своими прекрасными доводами Бодхисаттва словно заставил онеметь приверженца воззрения, что причиной всего является верховное существо.
И далее он обратился к приверженцу воззрения, что все совершается прежними делами и невозможно ни на что иметь влияние:
«Господин также не блещет умом, когда осуждает меня. Ведь ты полагаешь, что все сотворено прежними действиями. Но если все является лишь в силу сделанного прежде, то тогда обезьяна убита мной без нарушения закона. Она ведь уничтожена из-за тех поступков, которые совершила ранее. Где здесь моя вина? Почему ты осуждаешь меня?
А если убийством обезьяны я совершил грех, то я – причина этого, а не ее прежние поступки. И если одна причина следует за другой причиной и не существует свободы действий, то никто и никогда в этом мире не может достигнуть освобождения от всех страданий. И если все сотворено в силу прежних поступков, то почему ты считаешь, что я сам совершил убийство обезьяны?»
На эти безупречные доводы тому советнику нечего было ответить.
Затем Бодхисаттва с улыбкой обратился к тому, кто говорил о том, что после смерти все полностью уничтожается:
«Если ты действительно считаешь, что после физической смерти мы полностью исчезаем, то и ты удержись от осуждения меня.
Если никакого другого мира нет, то зачем ограничивать себя и размышлять о чистом и греховном? Мудрец тогда должен поступать как ему угодно. И значит обезьяна убита справедливо.
Ты говоришь: «Куски дерева, различные по качеству и форме, существуют не по собственной воле. И если их уничтожают, то они не возникают снова. Таков и весь наш мир. Поэтому главной целью нашей жизни должно стать наслаждение!»
Но если учение о полном уничтожении тебе так нравится, тогда зачем порицать убийство?»
Таким образом Бодхисаттва ясными и блестящими опровержениями заставил приверженца воззрения о полном исчезновении стыдливо замолчать.
Затем он обратился к советнику, изощренному в военном искусстве:
«А ты, господин, почему порицаешь меня? Ведь ты полагаешь, что нужно действовать согласно житейской мудрости. А это значит, что любым способом – и добрым, и недобрым, – нужно добывать себе богатство. И человек, поднявшийся благодаря богатству, успешен в исполнении закона жизни.
Поэтому если ради личной выгоды мы должны пренебречь даже родными, то как можно упрекать меня за убийство обезьяны ради ее шкуры? Ведь такое поведение предписано даже твоими книгами.
А если нам следует порицать то, что приносит страдание другим, то почему ты не обращаешься к учению о сострадании?
И если такие недостойные дела выглядят правильными в твоем учении, то я не должен осуждаться за убийство обезьяны».
Таким образом Бодхисаттва совершенно разбил в собрании спесивых первых советников. Так он завоевал все собрание вместе с царем. И для того, чтобы устранить их сомнения по поводу убийства обезьяны, он сказал царю:
«Нет, конечно, о великий царь, я не убивал живой обезьяны. Это кожа обезьяны, созданной моей чудесной силой».
И видя, что царь и вместе с ним все собрание обратились к мудрости, он сказал:
«Тот, кто придерживается истинных учений и проникнут состраданием, никогда не совершит убийства.