Пока Пастух, обалдевший от сказанного, смотрел на сигарету в своей руке, между ним и столом встала белоснежная корова, игриво хлопая огромными влажными глазами. На голове у коровы красовался пышный венок из ромашек, и она как будто бы улыбалась Пастуху.
— Маша! Машка, уйди! — воскликнул Гуру, внезапно впадая в страшную экзальтацию. — Уйди, кому говорят, глупое создание!
Вена на лбу чересчур смуглого Гуру быстро запульсировала, а Пастух, мысленно поблагодарив фартовую судьбу, швырнул сигарету куда-то в высокую траву, лихо запрыгнул на любопытное животное и приставил пистолет к его голове, небрежно держась рукой за коровий рог.
— Тише, Гуру, тише, — глумился он над беднягой, который от любви к этой рогатой скотине и страха за ее травоядную жизнь давно поседел бы, будь на его голове хоть один волосок. — Тише, Гуру. Твоя телка тебя подвела, с кем не бывает. Не злись только и не нервничай, я ее не трону. Меняю телку на двух быков, как тебе обмен? Оружие на стол, и дальше будем разговаривать в менее заряженной — в прямом смысле этого слова — негативом обстановке.
Испуганные глаза Гуру предательски заблестели, и трясущимися от страха руками он положил оружие на стол. Потом быстро, несмотря на мандраж, фермер развязал своих заложников и пулей рванулся к корове. Пастух любезно слез с оказавшей им неоценимую услугу Машки и уселся между освобожденными товарищами. Все пятеро достали свои стволы, и теперь Гуру был как на пятерне у этой южноморской братии.
— Не бойся, Машенька, не бойся, я с тобой, — заикаясь, проговорил Гуру, поглаживая корову по ее не изменившей выражения морде.
— Прямо Дубровский, — съехидничал Пастух. — Да брось ты, Гуру, мы блаженных не трогаем. И с телками их не воюем. Лично против тебя и твоих зверушек мы ничего не имеем, так что расслабься немного. Повезло тебе — я тоже животных люблю, — признался Пастух, чем вызвал удивленные взгляды своих сотоварищей. — Ну конечно, не так сильно, как ты. Рыбка золотая у меня… была. Кстати, ты зачем моих парней так обидел — повязал? — резко сменил он тему разговора, поняв, что сболтнул лишнего о своих слабостях.
— А потому, что я их не звал. Зачем они в мой ашрам залезли, зачем мандалу топтали, друзей пугали, а? Зачем?
— Ашрам, мандала, — обиженно повторил Пузцо и надул свои и без того пухлые губы. — Ты чего, Гуру, ругаешься? Может, тебе по харе кришной?
— Тихо, тихо, — усмирил Пастух приятеля. — Значит, так. Рай на Земле — это хорошо и прекрасно, но на чужие бабки — не хорошо и не прекрасно. Я банку дал слово джазмена, что должок ты им отдашь. Так что теперь придется мне рамсы разводить, а ты, скотолюб, стой тихо. Чтоб ни слова, — приказал Пастух начинающему бледнеть Гуру, набирая номер телефона на своем гладком черном мобильнике.
— Але, отец родной? Тут у нас проблемка нарисовалась. Какая же сука там у тебя кредит выдала на всю голову больному придурку?! Да, да, ты уж разберись. Нет у Гуру ни мозгов, ни денег ваших, живет он скотской жизнью с домашним быдлом, жрет их пойло, на людей кидается и Машу кукумашит, Маугли хренов. Да, такая вот мандала, чего мне с него взять-то? Скот забрать? И куда мы его, в ЗИМы? Фургон нанять я только завтра смогу — сегодня ж воскресенье. Ну ладно, ладно, понял. С паршивой овцы… Раз обещал, значит, сделаю. Ты меня знаешь. Слушай джаз.
Пастух некоторое время смотрел на Гуру. Тот, испугавшись пуще прежнего, пытался обхватить свою корову, показывая тем самым, что ни за что на свете не желает расставаться с этими центнерами любимого существа.
— Расслабь булки, Гуру, телка твоя у тебя останется. И кролики твои, и кроты, и белки, — насмешливо успокоил Пастух трясущегося старика. — Быка заберем, пару телок, коз там да свиней — у тебя, я смотрю, этого добра несчитано. Эта жертва в твоих же интересах, свинопас, отстанут от тебя все на какое-то время, а там, глядишь, банк лопнет или тебя за твои кущи заметут. — На этих словах Пастух ехидно кивнул в сторону могучих зарослей конопли, расположившихся недалеко от стола с фруктово-молочными яствами.
— Может быть, ты и прав, Пастух, — медленно шевелил посеревшими губами Гуру, — командуй дальше, разбойник.
— Собирай свою паству, выдавай нам козлов отпущения, вот эту Дуську я точно заберу, — указал добреющий на глазах Костя на влюбленную свинью, — ну и давай садись за стол, забьем трубку мира, старый придурок.
Обрадовавшись благополучному разрешению вопроса, Гуру направился к конопляной плантации, не отпуская от себя ни на шаг корову Машу.
Саныч, подождав, чтобы фермер отошел, склонился к уху Пастуха: