Внезапно послышался такой грохот, будто на концертный зал свалился метеорит. Толстый бросил сигарету и поспешил на звук, а Тонкий, напоследок мельком взглянув на себя в зеркало, побежал вслед за товарищем. Перед ними на пол рухнул громадный охранник, на котором тотчас же порвался пиджак, тесно сжимавший его широкие плечи. Великан только тихо простонал, но остался на полу, соображая, что делать дальше. Соображать он мог еще долго, а пока в фойе вошли исполненные чувства собственного достоинства четыре франта, наряженные по моде 30-х годов. Последним показался Пастух, самый важный, в котелке, с тростью и с татуированным поросенком в руках.
— Ну! Димочка! Ну что же ты стоишь! — нервно закатывая глаза и хватаясь за сердце, пропищал Тонкий своему коллеге, который так остолбенел, что, казалось, не дышал. — Встречай! Встречай!
— Коста! — оттаял и Толстый. — Коста, наконец-то! Скорее на сцену, все уже ждут! Даже в гримерку не пойдем. Вы переводчик? — важно обратился он к Санычу и, не дожидаясь ответа, затряс его руку в дружеском приветствии.
— Да, — промямлил ничего не понимающий Саныч, — а что за проблемы?
— Скажите Косте, — громко и четко проговорил Толстый, — что ему срочно пора на сцену!
— Идиот! — тут же переключился администратор на охранника. — Это же Коста Фраскини!
— Чего? — захохотали бандиты, убирая руки от карманов с оружием, — Коста враз кинет!
Они продолжали гнусно ржать, забыв о субординации и тыча пальцами в криво улыбающегося главаря. Костя же, не раскрывая волевого рта, нагло рассматривал администраторов, тщетно пытаясь вникнуть в новую нелепую ситуацию. Напряжение росло, и пока Толстый и Тонкий непонимающе и раболепно молчали и смотрели на банду, из ближайшей гримерки вышла Злючка при полном своем традиционно-грудастом параде. Томный взгляд самого известного и успешного трансвестита постсоветского пространства немедленно наткнулся на живописную группу в фойе и остекленел.
— Боже мой! — заверещал травести после секундной паузы. — Это же тот самый страшный бандит Костя Пастух!
В следующую секунду дивный артист, трясясь в прямом смысле этого слова, от страха и ужаса, на десятисантиметровых каблуках несся по узкому коридору.
— Держи Пастуха, держи! — не успел вовремя среагировать Саныч. — Он же убьет сейчас эту гадину, он же ж давно обещал!
Но все предосторожности насчет Пастуха были уже бесполезными. На тот момент, когда Саныч произнес последнее слово, Пастух, уже спешно скинув свинью в руки Автогенычу, стремглав бежал с пистолетом в руках по коридору за верещащей громче испуганного поросенка Злючкой.
Толстый Дмитрий, Пузцо и Саныч помчались вслед за ними, оставив Автогеныча в компании Тонкого Ильи и свиньи. Толстый администратор поспевал из последних сил и, удивляясь неожиданной ретивости артистов, задыхаясь, кричал:
— Сцена слева!
Волшебные слова помогли, и Злючка внезапно исчезла за непонятно откуда взявшейся дверью, а Пастух и два его верных товарища по инерции влетели в тот же проем. Дверь захлопнулась, как мышеловка. Толстяк в изнеможении привалился к ней спиной и перекрестился.
— Ну, слава богу! Вся «банда» в сборе.
Банда тем временем стояла как вкопанная, оказавшись там, где меньше всего собиралась, — на сцене Кремлевского дворца съездов. Зал, мгновенно среагировав на их появление на подмостках, бурно зааплодировал. Кто-то встал, кто-то засвистел, кто-то сразу же кинул к Костиным ногам огромный букет из красных роз, каждая из которых была размером с кулак Валуева. Саныч и Пузцо пришли в себя раньше шефа и, проводив взглядом холмистый силуэт Злючки, уже обогнувшей оркестр и спешно семенящей по сцене, в отчаянном рывке бросились вслед за ней. Костя же остался на месте, завороженно глядя в рукоплещущий зал.
Перед ним сияли звезды восхищенных глаз, они блестели и пожирали его, Пастуха, своим любопытством и неудовлетворенностью долгого ожидания. Пастух не видел ничего, кроме этого сонмища глаз, как будто они пришли сюда без своих хозяев, одни только пытливые глаза. Бандитское сердце заколотилось в просторной грудной клетке, ведь Костя впервые в жизни стоял на настоящей сцене, и не в родном Южноморске, а в столичном концертном зале. И пусть в руке у него был не сакс, а «Макаров», и оказался он здесь случайно, но зал был полон и эти аплодисменты, выкрики и восторженные взгляды предназначались в данный момент именно ему.
Пастух так разволновался, что даже забыл на время о Злючке, вглядываясь в огромный зал. Однако ближе всего к нему находились музыканты оркестра, взиравшие на Костю, как на живого бога. Они ненасытно ловили взглядами каждый его жест, реагировали на каждый Костин вдох и выдох и ждали дальнейших указаний. Они вцепились в Пастуха гораздо сильнее и еще более жадно, чем зрители. Они схватили его так, что некоторое время Пастух не мог пошевелиться — он боялся каждого своего движения, которое, как ему казалось, могло в любой момент спровоцировать нападение хищников. Музыкальное ухо джазмена уловило восторженный шепот в оркестре: