— Смотри внимательнее — он дирижирует каждым движением.
Свет в зале медленно погас, и Пастух смешно зажмурился от софитов, не в силах больше никого рассмотреть — ни одной пары глаз, — кругом были только прожектора. Зал не обращал внимания на эту немую сцену, которая уже достаточно затянулась, а лишь только приветствовал Пастуха бурей оваций. Аплодисменты лились, как шумная горная река, заглушая все на свете. Пастух же стоял как вкопанный и только впитывал в себя эту красивую чужую любовь тысяч зрителей, пока Саныч с Пузцом медленно, но верно обходили оркестр, чтобы изловить зловредную Злючку, которая добралась до пышных декораций в виде нью-йоркских небоскребов и с грацией беременного Кинг-Конга целенаправленно карабкалась по ним вверх.
А в фойе в это время разворачивалась своя история. Устав от долгого молчания, нарезающий вокруг Автогеныча с поросенком круги гей Илья решил поделиться с ним эмоциями.
— Я знал, что он крутой, — взахлеб тарахтел Тонкий, — но чтоб круче всех! Такой красивый, яркий, порывистый… Как же тебе повезло!
— Да уж, — многозначительно ответил ему бандит со свиньей в руках, — есть такое дело.
Продолжить содержательную беседу им не удалось, поскольку двери резко распахнулись и в них важно вплыл уже знакомый нам охранник, торжествующе разводя ручищами. На его обычно угрюмом лице сияла шестьсотваттная улыбка в шестьдесят четыре щербатых зуба, а из-за широкой спины реваншиста выкатилась такая пестрая компания, что свет в глазах Тонкого моментально померк.
Авангардист Фраскини, его московский агент и девушка-переводчица были наряжены в ростовые куклы бурых медведей без голов и отличались только юбками: на мужчинах были клетчатые килты, а на девушке — красная цыганская. Черную как смоль голову дирижера кроме гигантских солнечных очков украшала белая бандана с синей надписью «Quanto Costa?»
— Что за бардак, Илья? — высоким голосом спросил агент, угрожающе растопырив лапы и зловеще вращая глазами.
— О боже! Коста Фраскини… — пролепетал Илья и медленно, как в рапиде, стал без сознания падать на пол, но на полпути передумал и просто впал в ступор, из которого его вывел реактивный вопль вернувшегося в фойе Толстого.
— Нет! Только не это! Кто ж тогда на сцене?
Автогеныч, уставший от этого варьете, поставил Дуську на пол, неуловимым движением выхватил пистолет, отобрал у еще не переставшего ухмыляться охранника рацию и заорал страшным голосом:
— А ну, руки за головы и лицом к стене, сукины дети! Извращенцы хреновы! Черт вас разберет, кто вы такие! А на сцене все в порядке. Там настоящие артисты. Гастролеры с юга. Отыграют Злючку и уедут! А ну к стене! Живо!
Испугавшись грозного бандита, вся честная компания послушно встала лицом к синей прохладной стене. На шум прибежали еще три статных охранника и тут же присоединились к остальным. Раздухарившаяся Дуська бегала рядом с арестованными и тыкала их в ноги пятачком. Из зала в помертвевшее фойе доносились овации, одна громче другой. Вернувшийся в обычное флегматичное состояние Автогеныч решил подбодрить пленных:
— Все будет хорошо… Не ссыте. Сейчас мы со Злючкой разберемся, Дулиных заберем и уедем. Слышите, как хлопают? Вы еще нам спасибо скажете!
А хлопали действительно необычайно старательно, можно сказать, от души. Особенно преуспела в этом подруга Алисы Дулиной, била в ладоши за троих, так как дива с Жанной сидели неподвижно.
— Ну посмотрите, какой красавец! Настоящий мужчина. Смотрите, у него вместо палочки — пистолет с глушителем! — верещала от восторга пышногубая блондинка своим подружкам Дулиным, цвет лица которых сравнялся с белоснежными стенами концертного зала.
Не в состоянии выдавить ни звука, мать с дочкой смотрели то друг на друга, то на ликующую подругу, то на Пастуха, отчаянно пытавшегося привыкнуть к яркому свету софитов.
Костя поднес руку к уставшим от световой атаки глазам, и оркестр послушно заиграл. Пастух узрел карабкающуюся на небоскреб Злючку и забыл обо всем. Старая обида захлестнула его, залив плавящийся мозг горячим кипятком мести, и он заметался по сцене, периодически целясь и стреляя в грудастого мужчину. Но все было против него. Всякий раз промахиваясь, Пастух начинал активно по-южноморски жестикулировать руками, как заправский авангардный дирижер, благодаря чему у оркестра выходила веселая, бодрая, гиперэмоциональная композиция, а зал, ликуя, рукоплескал и визжал от удовольствия, не понимая всего трагизма происходящего. Пастух же, принимая реакцию зала как одобрение своих действий, с удвоенным энтузиазмом палил по трансвеститу.