Без Тру Бель она обойтись не могла, и Тру Бель она взяла с собой. Не знаю, тяжело ли было рабыне оставить мужа, которого она и без того редко видела за дальностью расстояния и неизбывностью работы, и двух дочерей, взятых на попечение их старой теткой. Розе Душке было восемь, а Мэй десять лет. В этом возрасте они уже были большой подмогой всякому, кто ими в тот момент распоряжался, но матери, жившей в Вордсворте в доме богача и с утра до ночи прислуживавшей его дочери, от них безусловно было мало толку. И, вполне вероятно, ей не стоило большого труда попросить старшую сестру приглядеть за мужем и дочками на время ее отлучки. Тру Бель было двадцать семь, и когда бы еще ей представился случай увидеть такой большой и красивый город? Но, конечно, важнее было то, что мисс Вера Луис могла помочь выкупить их всех на бумажки, которых ей дали без счета.
Или все было не так. С унылым лицом тряслась она в крытом фургоне среди коробок и чемоданов, ничего не видя вокруг, и чувствовала себя препогано. Но ехала,. потому что никакого другого варианта у нее не было, ехала, бросив мужа, сестру; Розу Душку и Мэй, чтобы утешиться златокудрым малышом, и утешаться им восемнадцать лет, пока он не ушел из дому.
И так, в 1888 году, имея за душой двадцатидвухлетний заработок, положенный Верой Луис вскоре после конца войны (но хранившийся у хозяйки, чтобы прислуге не взбрело в голову какой-нибудь ерунды), Тру Бель убедила себя и свою госпожу, что находится при смерти, получила деньги – десять долларов с вычеканенными на них красивыми орлами – и смогла, наконец, уступив настояниям Розы Душки, вернуться в Веспер к внукам, которых она никогда прежде не видела. Она сняла маленький домик, купила в него плиту и стала забавлять внучек чудесными рассказами из жизни мальчика по имени Золотко Грей. Как они купали его три раза в день и как вышивали синими нитками букву Г на его рубашонках. Какая у малыша была ванночка, и как они добавляли в воду всякие apoмaты, чтобы она пахла то лавандой, то жимолостью. Какой он был умница и сущий маленький джентльмен. Как смешно он говорил взрослые словечки, когда был малышом, и как храбро отправился на поиски отца, когда вырос, чтобы найти его и убить, если повезет.
С тех пор Тру Бель его больше не видела и даже не знала, имела ли Вера Луис счастье встретиться с ним вновь. Лично ей хватало воспоминаний.
Я много думала о нем и зачастую не совсем понимала, был ли он на самом деле тем золотым ребенком, которого любила Тру Бель, да и Вайолет тоже. А не был ли он просто пустым и заносчивым жадиной, трясущимся над своим сюртучком с серебряными пуговицами и над прочей чистенькой одежкой? Собравшимся в дальний путь, чтобы унизить даже не своего отца, а свою расу.
Если волосы красивы, то чем длиннее они, тем лучше. Так ему сказала Вера Луис, а поскольку она в этих вещах разбиралась, он ей поверил. Во всем остальном ей, пожалуй, доверять не стоило, но эта мысль стала для него непререкаемой истиной. Поэтому-то золотые локоны и вились у него по плечам, хотя суждение о приличествующей длине волос – и это в щепетильном Балтиморе вынесла женщина, скрывшая от него правду относительно того, кем она ему приходится: матерью, владелицей или благодетельницей. Еще в одном она ему не солгала (пусть ей понадобилось восемнадцать лет, чтобы решиться на это), что его отец действительно был черномазым.
Вот я вижу его на дороге в двухместном фаэтоне. Он правит красивой лошадью – Вороной. Позади пристегнут большой сундук, доверху набитый превосходными рубашками, бельем, вышитыми простынками и наволочками. Там же портсигар и серебряные вещицы для утреннего туалета. Рядом на сиденье аккуратно свернутое пальто, долгополое, светло-коричневое, с темно– коричневым воротником и такими же обшлагами. Он уже далеко от дома, начинается сильный дождь, но на дворе август, и ему нехолодно.
Левое колесо наезжает на камень, он слышит или думает, что слышит, какой-то стук, похоже, сундук сдвинулся с места. Он натягивает вожжи, спрыгивает на землю и забирается под сиденье посмотреть, все ли в порядке с его вещами. Нет, не все, сундук и вправду отвязался – соскользнула веревка, и поклажа вот-вот упадет. Он развязывает веревку и заново стягивает ее.
Довольный результатами своего труда, но раздосадованный проливным дождем, от которого страдает одежда, и затянувшейся дорогой, он оглядывается по сторонам. Слева за деревьями он видит. обнаженную, черную как лесная ягода женщину. Она покрыта грязью, в волосах ее запутались листья. У нее большие ужасные глаза. Увидев его, она вздрагивает, поворачивается, чтобы броситься в бегство, но ударяется головой о дерево, о которое только что опиралась. Испуг ее так велик, что она готова бежать не разбирая дороги. Однако удар оказался слишком силен, и она падает.
Он смотрит на нее и, придерживая рукой шляпу, делает быстрое движение к фаэтону. Он не желает ничего знать – больше того, он уверен, что пытается сейчас убежать не от женщины, а от привидения. Он хватает вожжи, но невольно задерживается взглядом на своей лошади. Та тоже черная, голая, блестящая от льющейся по ней воды, а к лошади он питает самые теплые чувства. Внезапно ему приходит в голову, что все это как-то странно: с такой нежностью думать о лошади и испытать отвращение при виде той женщины. Ему становится немного стыдно, самую малость, и он решает удостовериться, что все это ему привиделось, никакой черной женщины нет.
Он привязывает лошадь к молодому деревцу и шлепает под дождем к тому месту, где она упала. Она лежит на земле, открыв рот и раскинув ноги. На ее голове образовалась большая ссадина. У нее большой тугой живот. Он наклоняется, задержав на секунду дыхание, боясь неприятного запаха, инфекции или чего-то еще, что может проникнуть в него или каким-то образом его коснуться. Она кажется ему мертвой или надолго потерявшей сознание. Еще он видит, что она молода. Он ничем не может ей помочь и чувствует облегчение. Затем он замечает, что живот шевелится. В животе что-то есть.
Он не помнит, коснулся ли он ее или нет, но хорошо видит, как идет прочь и опять забирается в фаэтон, намереваясь продолжить путь. Эта картина ему не нравится, ему не хотелось бы хранить в памяти подобное воспоминание. Хотя, если учесть, откуда он едет и почему, а также вспомнить, куда он едет и зачем, то понятным становится его нарочитая и даже навязчивая беспечность. Сцена, грозящая перерасти в комическую, наверняка, была бы не по душе Вере Луис, но, может быть, она предотвратит отцеубийство. Может быть.
Он встряхивает свое длинное пальто, только что лежавшее рядом с ним на сиденье, и набрасывает на женщину. Затем сгребает ее в руки и несет, спотыкаясь под неожиданно тяжелым грузом, в свою коляску. С большим трудом ему удается пристроить ее на сиденье, головой в противоположный угол. Ее нога касается его покрытого грязью, но от этого не менее великолепного сапога. Он хочет надеяться, что она не сдвинется с места, а уж с ее босой и грязной ногой придется примириться, лучше так, чем голова на плече. Он правит осторожно, старательно объезжая рытвины и ухабы в страхе, что она упадет с сиденья или, шевельнувшись, случайно заденет его.
Путь его лежит к некоему дому на окраине городка под названием «Вена». В доме живет его отец. Сейчас ему кажется занятной, если не сказать забавной, мысль встретить своего черномазого родственника, которого он никогда в жизни не видел (и который не сделал ни одной попытки увидеть его), неся на руках черное обмякшее женское тело, текучую женскую плоть. Если она, конечно, не проснется, и рябь, временами пробегающая по ее животу, останется такой же легкой. Эта мысль беспокоит его – вдруг женщина придет в сознание и нарушит его собственные темные планы.
В задумчивости он забывает смотреть на нее. Взглянув же, замечает струйку крови, стекающую по лицу на шею. Синяк от удара о дерево не мог послужить причиной ее обморока, она, должно быть, ударилась головой о камень при падении. Однако она дышит. Теперь он боится, как бы она не умерла – во всяком случае, до тех пор пока он не добрался до дома, указанного ему Тру Бель и описанного просто и ясно, как на детской картинке.