Мне нужен был компаньон, мы переговорили друг с другом и согласились работать вместе. Я сообщил ему о положении вещей на Рыбачьей Горе, как трудны здесь финансовые операции ввиду вторжения в политику касторки. Энди прибыл только что с утренним поездом. У него у самого дела была не блестящи, и он намеревался открыть в этом городе публичную подписку для сбора пожертвований на постройку нового броненосца в городе Эврика-Спрингс[2]. Было о чем потолковать, и мы вышли на крыльцо.
На следующее утро в одиннадцать, когда я сидел в номере один-одинешенек, является ко мне какой-то дядя Том и просит, чтобы доктор пожаловал на квартиру к судье Бэнксу, который, как выяснилось, и был мэром, – он тяжело захворал.
– Я не доктор, – говорю я, – почему вы не позовете доктора?
– Ах, господин, – говорит дядя Том, – доктора Хоскина уехала из города за двадцать миль… в деревню… его вызвали к больному. Он один врач на весь город, а судья Бенкса очень плоха… Он послал меня. Пожалуйста, идите к нему. Он очень, очень просит.
– Как человек к человеку, я, пожалуй, пойду и осмотрю его, как человек человека, – говорю я, кладу к себе в карман флакон «Настойки для Воскрешения Больных» и направляюсь в гору к особняку мэра. Отличный дом, лучший в городе: мансарда, прекрасная крыша и две чугунные собаки на лужайке.
Мэр Бэнкс в постели; из-под одеяла торчат только бакенбарды да кончики ног. Он издает такие утробные звуки, что, будь это в Сан-Франциско, все подумали бы, что землетрясение, и кинулись бы спасаться в парки. У кровати стоит молодой человек и держит кружку воды.
– Доктор, – говорит мэр, – я ужасно болен. Помираю. Не можете ли вы мне помочь?
– Мистер мэр, – говорю я, – я не могу назвать себя подлинным учеником Эс Ку Лаппа. Я никогда не изучал в университете медицинских наук и пришел к вам просто, как человек к человеку, посмотреть, чем я могу помочь.
– Я глубоко признателен вам, – отвечает больной. Доктор Воф-Ху, это мой племянник, мистер Бидл. Он пытался облегчить мою боль, но безуспешно. О господи! Ой, ой, ой! – завопил он вдруг.
Я кланяюсь мистеру Бидлу, подсаживаюсь к кровати и щупаю пульс у больного.
– Позвольте посмотреть вашу печень, то есть язык, говорю я. Затем поднимаю ему веки и долго вглядываюсь в зрачки.
– Когда вы заболели? – спрашиваю я.
– Меня схватило… ой, ой… вчера вечером, – говорит мэр. – Дайте мне чего-нибудь, доктор, спасите, облегчите меня!
– Мистер Фидл, – говорю я, – приподнимите-ка штору.
– Не Фидл, а Бидл, – поправляет меня молодой человек. А что, дядя Джеймс, – обращается он к судье, – не думаете ли вы, что вы могли бы скушать яичницу с ветчиной?
– Мистер мэр, – говорю я, приложив ухо к его правой лопатке и прислушиваясь, – вы схватили серьезное сверхвоспаление клавикулы клавикордиала.
– Господи боже мой, – застонал он, – нельзя ли что-нибудь втереть, или вправить, или вообще что-нибудь?
Я беру шляпу и направляюсь к двери.
– Куда вы? – кричит мэр. – Не покинете же вы меня одного умирать от этих сверхклавикордов?
– Уж из одного сострадания к ближнему, – говорит Бидл, вы не должны покидать больного, доктор Хоа-Хо…
– Доктор Воф-Ху, – поправляю я и затем, возвратившись к больному, откидываю назад мои длинные волосы.
– Мистер мэр, – говорю я, – вам осталась лишь одна надежда. Медикаменты вам не помогут. Но существует другая сила, которая одна стоит всех ваших снадобий, хотя и они стоят недешево.
– Какая же это сила – спрашивает он.
– Пролегомены науки, – говорю я. – Победа разума над сарсапариллой. Вера в то, что болезни и страдания существуют только в нашем организме, когда вы чувствуете, что вам нездоровится. Признайте себя побежденным. Демонстрируйте!
– О каких это параферналиях вы говорите, доктор? спрашивает мэр. – Уж не социалист ли вы?
– Я говорю о великой доктрине психического финансирования, о просвещенном методе подсознательного лечения абсурда и менингита внушением на расстоянии, об удивительном комнатном спорте, известном под названием персонального магнетизма.
– И вы можете это проделать, доктор? – спрашивает мэр.
– Я один из Единых Сенедрионов и Явных Монголов Внутреннего Храма, – говорю я. – Хромые начинают говорить, а слепые ходить, как только я сделаю пассы. Я – медиум, колоратурный гипнотизер и спиртуозный контролер человеческих душ. На последних сеансах в Анн-Арборе покойный председатель Уксусно-Горького общества мог только при моем посредстве возвращаться на землю для бесед со своей сестрой Джейн. Правда, в настоящее время я, как вы знаете, продаю с тележки лекарства для бедных и не занимаюсь магнетической практикой, так как не хочу унижать свое искусство слишком низкой оплатой: много ли возьмешь с бедноты!