Он морщится от моего молчания.
— И теперь я понимаю, что ты не чувствовала того же.
Когда я улыбаюсь, он снова смеется, спокойно и невозмутимо.
— Нет, не то, чтобы ты мне не нравился, — говорю я, — но я переезжала, так что, наверное, никогда не думала, что это надолго.
— Я понимаю. Может, именно это и сделало тебя такой привлекательной для двадцатидвухлетнего парня. Ты была неуловима. Недостижима.
Я смеюсь.
— Если я правильно помню, ты добивался меня несколько раз.
Шутка была не такой уж смешной, но он смеется до слез. Я помню, он всегда заставлял меня чувствовать себя особенной. Или противоположностью особенному, может, просто нормальной.
— Так ты ни с кем не встречаешься? — спрашиваю я, хотя мне, в принципе, все равно.
— Ничего серьезного, — отвечает он, и я знаю, что могу получить его, если только захочу. И, возможно, я захочу. Он отлично поможет мне отвлечься от проведенного времени со Стивеном.
Мы приятно беседуем, вспоминая о студенческих днях. Просто гоняем еду по тарелкам, когда он спрашивает, как дела у Мэг.
— Она умерла, — выдаю я, прежде чем осознаю, что надо бы это сказать помягче.
Его вилка со звоном опускается на тарелку.
— Что?
— Мэг умерла. В феврале.
— Но... как?
— Она покончила с собой.
Его лицо стало бесцветным, и я медленно опустила вилку, потому что, если откушу еще один кусок, буду казаться бессердечной. Я чувствую искреннее горе, но оно приглушено так, что другие не поймут. Оно со мной, но я всегда могу нормально функционировать.
— Боже мой, — шепчет Люк. — Ты поддерживала с ней связь?
— Да. Она была моей лучшей подругой.
— Джейн, мне очень, очень жаль.
Он единственный, кому я рассказала. Никому бы не было до этого дела. Но он знал Мэг и знал, что она для меня значит.
— Передозировка таблетками, — говорю я, хотя Люк и не спрашивал.
— Извини. Я не знал. Должно быть... — но он не знает, как закончить это предложение, и я тоже не могу этого сделать. Я не уверена, что должна чувствовать. Боль, да. Одиночество. Но и злость тоже. Желание мести. И всегда, всегда холод. Я продолжу жить своей жизнью, об этом не может быть и речи. Все будет хорошо. Но все изменилось.
— Вот так я здесь и оказалась, — говорю я, и это правда лишь отчасти. — Просто... мне нужны были перемены. Когда я увидела возможность в Миннеаполисе, то восприняла это как знак.
— Мне жаль, что ты потеряла ее.
Потеряла ее? Неужели я ее потеряла? Больше похоже, что она просто исчезла. Я точно знаю, где она. Ее здесь нет. И это было тем, чего она хотела. Должна ли я грустить о ней, когда поспособствовала тому, чтобы ее желание исполнилось?
Я беру вилку и снова вгрызаюсь во французский тост, пока он не остыл. Мне с опозданием приходит в голову, что я должна была плакать или сломаться. Но теперь слишком поздно, и честно говоря, Люк, кажется, вздыхает с облегчением.
— Она была такой доброй, — говорит он после минуты молчания. — Я должен послать цветы на ее могилу.
Для меня это не имеет смысла. Мэг не заметит разницы. Но я сказала ему название кладбища, потому что научилась мысли такого рода держать при себе. Есть так много человеческих ритуалов, которые я не понимаю.
Моя бабушка умерла, когда мне было двадцать, и мне удалось не говорить матери, что ей лучше использовать похоронные деньги на что-нибудь, кроме как опустить с телом в землю. Продукты, ремонт машины, деньги под залог для моего никчемного брата. Черт, она могла даже выделить один чертов доллар на мое образование, а не бросать деньги на мертвую каргу.
Пока я пыталась не учить свою мать, я выливала свое презрение к обрядам погребения на директора похоронного дома. Я сказала ему, что мы должны просто кремировать тело и покончить с этим. Его маска вежливости на мгновение соскользнула, чтобы показать высокомерие и отвращение, но я не была той, кто обманывал убитых горем идиотов на тысячи долларов. Конечно, это ничего не изменило. Чек был обналичен, а бабушка забальзамирована и похоронена. Ничего не вернуть назад.
— Ты в порядке? — спрашивает Люк.
Да, я в порядке, но сейчас думаю о Мэг, мертвой и разлагающейся в земле, а я не хочу думать об этом. Меня не было на ее похоронах. Просто не было смысла. Я бы не почувствовала ничего, кроме эгоистичной ярости. Я не хотела видеть ее странное, резиновое лицо в гробу. Я не хотела видеть, как ее опускают в грязь.
Теперь я думаю об этом, хотя была так осторожна, чтобы избежать подобного. Я не хочу!