Когда пришли соседи — миссис Годдард, миссис Прайор и мисс Тейлор, слезы были сразу вытерты и гостей встретили с улыбающимися лицами. Щедрыми подарками, принесенными добрыми женщинами — наборами носовых платков, футлярами для часов, наперстками и коробочками для иголок, — долго восхищались, и после искренних изъявлений благодарности их положили на самое видное место в доме. Дамы Бейтс и маленькая Джейн всячески хвалили красивую маленькую корзинку для рукоделия, подаренную миссис Прайор, которая искренне сожалела, что лишается своей лучшей ученицы.
— Но там, куда ты едешь, моя дорогая, у тебя будут самые прекрасные учителя, я в этом нисколько не сомневаюсь, и они дадут тебе намного больше, чем могла бы дать я.
Джейн вежливо благодарила за доброту — ее манеры были выше всяких похвал, но когда леди отбыли восвояси, она была вынуждена уйти к себе в комнату, где долго лежала на своей узенькой кроватке.
Когда садовник принес из Хартфилда принадлежавший Эмме очаровательный набор для писем розового дерева, завернутый в войлок и мешковину, Джейн спросила:
— Я должна это принять, тетя Хетти?
— О, моя дорогая девочка, что за вопрос? Как тебе только могла прийти в голову мысль не принять такой чудесный продуманный подарок — ведь это именно то, что тебе в первую очередь понадобится в Лондоне. Ты же знаешь, бабушка и я будем больше всего на свете ждать весточек от тебя и хотели бы их получать так часто, как это будет возможно — желательно, конечно, каждый день. Ах, если бы не почтовые расходы… Вероятно, это набор маленькой Эммы, тот самый, который, как говорила миссис Годдард, был прислан ей в прошлом году кузенами мистера Вудхауса из Кента; однако (и кто бы мог упрекнуть ее за это?) Эмма всегда предпочитала пользоваться письменными принадлежностями своей дорогой мамочки, упокой Господи ее душу. Так говорила миссис Годдард. Но это действительно исключительно удобная и полезная вещь, снабженная всем, что только может понадобиться, и мы должны сознавать, какую доброту проявила Эмма, вспомнив о тебе, особенно поскольку вы двое так и не смогли… Поэтому лучшее, что ты можешь сделать, дорогая, — это сесть и написать дорогой Эмме записку с выражением благодарности.
Джейн села, как ей было велено, и написала:
«Дорогая Эмма, большое тебе спасибо за набор для письма. Это именно то, что мне нужно». Потом она несколько секунд подумала, задумчиво покусывая кончик ручки, и приписала: «Он будет напоминать мне о Хартфилде».
— Очень хорошо, моя дорогая, — сказала довольная тетя Хетти. — Ты сделала то, что должно. Сложи и отдай записку Патти, и она отнесет ее, когда пойдет за хлебом к миссис Уоллис.
— А я не должна отнести ее сама, тетя Хетти? — спросила Джейн. — Буду рада, ты знаешь, ведь я провела весь день дома за шитьем, и еще мне хочется попрощаться со всеми нашими добрыми соседями.
— Правильно, малышка, так действительно будет лучше, и ты покажешь всем, как добра и внимательна. Тебе следует зайти в дом викария, и к миссис Годдард, и к Перри, только оденься потеплее. Осенью вечера уже прохладные.
Получив разрешение, Джейн выбежала на мощенную булыжниками улицу, на которой она прожила всю жизнь: улицу простых скромных маленьких домишек, кирпичных и каменных, крытых черепицей и соломой, которые она знала почти так же хорошо, как свой собственный дом. Здесь живет миссис Форд, там старый Джон Кроу, чуть дальше обитает семейство Отуэй, а напротив — семья Перри. Тут Джон Сондерс, кузнец, выдул своими мехами яркий сноп искр, и Джейн несколько минут постояла, наблюдая за его работой, рядом со спокойной терпеливой лошадью — так она делала всегда. Иногда здесь можно было встретить мистера Найтли, который, подковав лошадь, обменивался новостями с кем-нибудь из соседей, но сегодня его не было. На другой стороне улицы в окне маячила миссис Уоллис, продававшая имбирные коврижки и булочки по полпенса.
Завершив обязательные визиты, Джейн пошла туда, где дома кончались и начинались поля, — к дороге на Донуэлл.
Она задумчиво смотрела перед собой. Каждая живая изгородь, каждые ворота, каждая лужа и каждое подстриженное дерево занимали свое место в ее личной истории. Яблоки в саду викария висели красные и налитые, их уже пора было срывать. «Я не увижу, как их сорвут, — подумала Джейн. — Я должна уехать, я должна покинуть это место, но почему? Я же ни в чем не виновата. Мне здесь очень нравится, отъезд разобьет мне сердце. В Лондоне меня будут окружать только незнакомые лица».