— Но этого ни вы, ни я знать не можем.
— Это знает банк. Миллионы долларов лежали невостребованными, и никто не попытался узнать, почему. Этого я никак не могу понять. Похоже, что вам дали отставку. Это бывает, когда происходит крупная ошибка.
Борн откинулся на спинку стула, глядя на поврежденную руку и вспоминая резкое, сокрушающее оружие в темноте мчащегося автомобиля, рвущегося вперед по Степпдекштрассе.
Он поднял глаза и посмотрел на Мари.
— То, что ты говоришь о моей “отставке”, может означать, что эта ошибка принимается за истину директорами Тредстоун.
— Возможно. Они могут думать, что ты вовлек их в нелегальные операции с участием преступных элементов, которые могут обеспечить им высокие прибыли. Возможно, что такая ситуация не понравилась правительству. Или ты соединил усилия своей фирмы с международным преступным синдикатом, вероятно, и не подозревая об этом. Все возможно... Это может объяснить их нежелание связываться в такой ситуации с банком. Они не желают быть официально замешанными в этих связях.
— В этом случае неважно, что выяснит твой приятель Петер. Я в любом случае остаюсь в одиночестве.
— Мы отступаем, но это уже не одиночество, это немного выше, чем четыре с половиной к пяти по десятибалльной шкале.
— Если бы она была даже девятибалльной, ничего бы не изменилось. Одни хотят меня уничтожить, а я не знаю почему. Другие могут оставить, но почему-то не делают этого. Не имея памяти нельзя обеспечить достаточную защиту. Возможно, что для меня может наступить такой период, когда я буду попросту беззащитен.
— Я отказываюсь верить в это, и ты должен думать так же.
— Благодарю...
— Я действительно настаиваю на этом, Джейсон. Прекрати это!
— “Прекрати это!” Как много раз я говорил это самому себе! Ты единственная на свете, кто верит в меня. Почему же я не могу поверить в себя?
Борн поднялся, как обычно проверяя свои ноги. Способность двигаться возвращалась к нему, раны оказались менее опасными, чем показалось ему сначала. У него должна состояться встреча с доктором сегодняшней ночью в Волене, который должен снять ему швы. Завтра должно все измениться.
— Париж. Ответ находится в Париже. Я почти так же уверен в этом, как был уверен в существовании треугольников в Цюрихе. Но я пока не знаю, с чего мне начать, и это плохо. Я всегда ожидал какого-нибудь знака, слова, фразы или коробки спичек. Они бы подсказали мне что-нибудь, и это был бы сигнал.
— Почему бы нам не подождать вестей от Петера? Я могу позвонить ему завтра. Мы сможем завтра очутиться в Париже.
— Это не имеет значения, неужели тебе это неясно? Неважно, что он узнает, но того, что я хочу знать, в его сообщения не будет. По той же самой причине и Тредстоун не связывается с банком. Эта причина — я. Я хочу знать, почему многие охотятся за мной, почему меня хотят прикончить, почему кто-то по имени Карлос заплатит.
Как это было сказано... За труп. Он рассказывал это, пока резкий звук под столом не прервал его. Мари уронила чашку и смотрела на него застывшими глазами. Ее лицо было белым, как будто вся кровь отхлынула от ее головки.
— Что ты только сказал?
— Что? Я сказал, что хочу знать...
— Имя. Ты только что произнес имя. Карлос?
— Да, верно.
— За все дни и часы, что мы пробыли вместе, ты никогда его не упоминал.
Борн смотрел на нее, стараясь что-нибудь припомнить. Действительно это было так. Он рассказал ей все, что приходило ему на ум, но он всегда опускал это имя... Чаще всего в целью выбросить его прочь.
— Ты, кажется, знаешь этого Карлоса?
— Не смеши людей! Если это так, то это не очень удачная шутка.
— Я не урод и не думаю, что в данном случае уместны какие-то шутки. Кто такой этот Карлос?
— Бог мой, ты не знаешь, — она всматривалась в его глаза. — Это тоже выпало из твоей башки?
— Кто же такой этот Карлос?
— Убийца. Его называют палачом Европы. Человек, за которым охотятся уже двенадцать лет. Предполагают, что он убил около 60 политических и военных деятелей. Никто не знает, как он выглядит, но известно, что управляет он всеми операциями из Парижа.
Борн ощутил, как его пронизывают ледяные волны.
Машина, на которой они добирались до Волена, была старым английским “фордом”, принадлежавшем зятю консьержа. Джейсон и Мари сидели на заднем сидении. За окном быстро проносились картины загородного пейзажа. Швы были уже сняты, а на их месте теперь находился мягкий бандаж, скрепленный кусками пластыря.
— Возвращайся в Канаду, — тихо сказал он, нарушая молчание.