— Думаете, смерть меня волнует? — вслух спросил Джек.
Желтая жидкость источала свой странный ответ.
Смерть давила на Джека всем своим тяжким весом, и он ощущал это давление, точно земля, что погружается в воду. И тем не менее еще оставалось время для посетителей, которые толпились в комнате. Вперед выступил Ротстайн и коснулся его темени. Он водил пальцем по окровавленному черепу, точно отец, ласкающий родничок своего только что родившегося сына. Что ж, Ротстайн имел на это полное право! Он нагнулся и выдернул у Джека из головы два волоска.
— Что с того, что я нашел ответ, шеф? — спросил у него Джек.
Ротстайн обдумал вопрос и повернулся за ответом к Раньену, который заговорил сиплым, срывающимся голосом больного раком гортани.
— Я ж говорил тебе, — сказал Дэмон. — Поставишь против жизни девять к пяти — не проиграешь.
— Слыхал? — спросил А.Р.
— Слышу.
— Лично я ставлю против.
— Дело твое, — сказал Джек. — А я поступлю по-своему.
— Всегда был упрям, как осел, — буркнул А.Р.
Я взял Джека за локоть, отвел его от зеркала и уложил на правый бок — поза спящего льва. После чего сдавил ему артерии на горле.
— Пора, Джек, — сказал я. — Она приближается.
— Не факт, что я ее узнаю.
— Вот что я тебе скажу. Она похожа на мысль, на безоблачное небо. Она ни на что не похожа.
— Ни на что?
— Ни на что.
— Я ее узнаю, — сказал Джек. — Я знаю, как она выглядит.
— Прочти молитву, — посоветовал я.
— Прочел.
— Еще одну прочти.
— Я знал одного парня, ему не удавалось никого обмануть. А знаешь почему? Потому что его жена день и ночь за него молилась.
— Хватит хохмить. Это твой последний шанс.
Джек взял себя в руки и прошептал: «Господи, преврати меня в Великий белый путь[85]».
Тут ему показалось, будто он покрывается коркой льда, будто все его тело погружается в ледяную воду. Он вспомнил молитву Ротстайна и прочитал ее: «О Господь, Бог Авраамов, сохрани мне жизнь и рассудок. А об остальном я позабочусь сам».
— Отлично, — похвалил А.Р.
— Болван, — сказал я, — ты же умер. Какой же смысл просить сохранить тебе жизнь?
Я разжал пальцы, сжимавшие артерии Джека, и сдавил ему нерв вечного сна, после чего встал перед ним на колени, наблюдая за тем, как вода его жизни погружается в огонь, ожидая, когда он окончательно выйдет из своего бесполезного тела. Но если Джек покинет свое тело через ухо, а не через темя, в том месте, где Ротстайн выдернул у него волоски, в следующую жизнь он может вернуться волшебным музыкантом.
— Надо же! — удивился Джек, когда я сообщил ему об этом. — Кто бы мог подумать?
— Спокойно, — сказал я, — спокойно. Выходишь через темя.
И он вышел из своего тела и встал перед зеркалом. Перед глазами у него не было больше ни крови, ни желтой жидкости.
— Я совсем умер? — спросил он и испытал свое последнее человеческое чувство: его тело разрывается на мельчайшие частицы, огонь погружается в воздух. Он оглядел комнату, но никого не увидел, хотя все мы внимательно за ним наблюдали. Он почувствовал, как расширяются, поглощая свет, его пустые зрачки, — это был его собственный свет, равно как и свет всех находящихся в комнате. Когда свет появился, это была не ослепительная белизна, которую Джек ожидал увидеть, а желтовато-серый отблеск, от которого никто даже не зажмурился. Движение света было ощутимым; он, точно шарф, обвился вокруг шеи Джека, смерчем взвился над его головой, завертелся вокруг с каким-то ослепительным, под стать самому Джеку-Брильянту, ожесточением. Всем было очевидно, что при благоприятных обстоятельствах свет этот мог бы затянуть в свой водоворот весь дух Джека и унестись с ним навек; сейчас, однако, он распространялся наподобие легкого тумана, что подымется солнечным утром, свернется на игривом ветерке и безвозвратно исчезнет — не то что душу, шиньон в свой водоворот не затянет.
Джек же, настороженно всматриваясь в свет, уже падал навзничь, и, хотя рук у него больше не было, он лихорадочно махал ими, чтобы не перевернуться; падая, вращаясь и сопротивляясь изо всех сил тому новому, постыдному, что с ним происходило, он, прежде чем исчезнуть в пустоте, раствориться во мраке с едва еще различимым белым пятнышком впереди, исторгнул из себя всего одну, последнюю фразу.
85
1 Великий белый путь — это одновременно и дорога смерти из Книги мертвых древнеегипетских заупокойных текстов, и популярная в свое время метонимия театрального района на Бродвее, в Нью-Йорке (Great White Way).