- Я представляю себе, что мэтр Бенедикт не даст себя убедить, но, подобно ночному насекомому, будет играть с пламенем, которое обожжет ему крылья. Он должен или воздержаться от любви, или научиться говорить как следует, или же ухаживать за одной из своих соотечественниц. Моя кузина Ионна не для итальянца.
Эти разговоры были переданы Бенедикту не без прибавлений. Когда наш молодой купец услышал столь определенный ответ, он дал себе обещание отомстить ткачу и посмотреть, не найдет ли он лучшего приема у его жены. Затаив свое горе и пряча свою печаль, он поторопился отправиться в Ньюбери и пошел засвидетельствовать свое почтение Ионне.
Так как кошелек его был полон крон, он был очень щедр по отношению к рабочим, в особенности по отношению к родственнику Ионны, с которым часто даже гулял и которому обещал дать в долг сто ливров. Он выражал желание, чтобы тот ни у кого больше не служил, и делал многочисленные подарки его жене. За каждую выстиранную манжету он давал ей золотой; если она посылала кого-нибудь из своих детей за четвертью вина, он давал ему шиллинг за его труд. Это внимательное отношение изменило настроение ткача и заставило его сказать, что Бенедикт был весьма благородным человеком и достойным жены с более высоким происхождением, чем Ионна.
Эти слова доставили большое удовольствие мэтру Бенедикту, но он сделал вид, что не обратил на них внимания. Часто, когда ткач находился на работе у своего хозяина, купец проводил время у него с его женою, веселясь и выпивая. Доброе товарищество установилось между ними, потом начались и фамильярности. Мэтр Бенедикт начал говорить комплименты Жилиане, уверяя ее, что ее очаровательное присутствие заставило его забыть страсть, которую он питал к Ионне. Жилиана одна была госпожею его сердца. Если она согласна отдаться ему, он принесет ей арабского золота, восточного жемчуга и браслеты с алмазами.
- Твои одежды будут, - сказал он, - из самого лучшего шелка, какой только можно достать в Венеции, а твой кошелек будет полон золотых. Скажи мне, моя любовь, все, что ты хочешь, и не убивай меня своею суровостью, как это сделала твоя гордая кузина, презрение которой мне почти стоило жизни.
- Мэтр Бенедикт, не думайте, что английские женщины могут быть завоеваны подарками или взяты прекрасными словами, как дети - сливами. Может быть, вы просто шутник. Вы, пожалуй, говорите так, чтобы испытать мою верность. Знайте же, что я ценю больше честь моего доброго имени, чем эфемерные богатства.
Мэтр Бенедикт просил ее, раз уж любовь заставила его признаться в своей горячей привязанности, сохранить это, по крайней мере, в тайне, и простился с нею на некоторое время.
Когда он ушел, молодая женщина начала размышлять о своей бедности, о привлекательности своей особы, о нежной прелести своего лица, и когда она об этом хорошенько подумала, у нее появились новые мысли, и она ощутила противоречивые чувства. Она говорила себе: "Неужели я должна покорно одеваться в дрогет, когда я могу кутаться в шелка, и чесать шерсть целый день ради нескольких су, когда я могла бы иметь в своем распоряжении кроны? Нет, - говорила она, - я не хочу более иметь столь покорную душу, я приму милости судьбы, пока они мне предлагаются. Нежная роза цветет всего один месяц, а красота женщин длится только в их юные годы. Как зимние морозы убивают весенние цветы, так же и старость изгоняет сладость наслаждения. О, славные деньги, как ваш запах сладок, а вид приятен! Вы подчиняете монархов и разрушаете царства; как может простая женщина противостоять вашей силе?"
Она продолжала размышлять о возможном взлете своей судьбы и решилась рискнуть своей добродетелью ради потребности в роскоши, так же, как и хозяева развращают свою совесть ради богатства.
Днем или двумя позже Бенедикт навестил ее снова, и она приняла его с улыбкой. Он, как обычно, велел принести вина, и они весело развлекались. Наконец, ва время винных излияний, он возобновил свое предложение. Поговорив еще об этом, она сдалась и даже назначила день, когда она придет его повидать. Чтобы поблагодарить ее за эту благосклонность, он дал ей полдюжины португальских дублонов.
Час или два спустя, придя в себя и вспомнив, с какою преступною легкостью она себя продала, она принялась упрекать себя.
"Боже мой! - говорила она. - Неужели я нарушу святой обет, который я дала при замужестве, и замараю таким образом тело, которое наш спаситель освятил? Могу ли я преступить повеление бога и не быть проклятой? Быть неверной моему мужу, не покрыв себя позором? Я слышала, как мой брат читал в одной книге, что Буцефал, конь Александра, позволял на себе ездить только императору, а это было всего лишь животное; неужели: же я позволю на себе ездить кому-нибудь другому, кроме моего мужа? Артемида, языческая дама, так любила своего мужа, что проглотила его пепел и погребла его в своих внутренностях, а я, христианка, неужели же я изгоню моего мужа из своего сердца? Римские женщины венчали своих мужей лаврами в знак победы, неужели же я увенчаю своего мужа парою рог в знак бесчестия? Шлюху ненавидят все добродетельные люди; неужели же я сделаюсь такой шлюхой? О, господи, прости мои грехи и очисти мое сердце от этих преступных видений!"