Мертвецы разгуливают по Нью-Йорку как все остальные. Но дело в том, что им некуда идти. Сейчас закон их защищает, по крайней мере, до какой-то степени, но им нельзя работать и строить карьеру. Они получают талоны на питание, пособия, жилье. Мне их жаль. Конечно, некоторые из них время от времени преступали черту и насиловали, грабили или обворовывали винно-водочные магазины. Но не больше, чем живые.
Больше всего недовольства было из-за этой раздутой истории с каннибализмом. Находились психи, которые убивали людей и ели. Первое время из-за этого была настоящая истерика. Тогда мэр отменил Закон Салливена и разрешил ношение оружия. Но с тех пор как армейские поисковые отряды устроили на психов облаву, о каннибализме почти ничего не слышно. Почти никогда.
Факт в том, что мертвецы ни хрена не хуже живых. Это обыкновенное первобытное предубеждение против меньшинства, ничего больше. Конечно, хотелось бы чувствовать себя в безопасности, но в Нью-Йорке и без мертвецов опасностей хватало. Поэтому я перестал носить пистолет уже давно. Как и многие другие.
Тем не менее, у нас было что-то вроде игры, барного состязания.
Кто различит мертвецов.
— Нале-е-во!
Эта несомненно не была мертвой. Каштановые волосы хвостиком блестят, загорелые плечи пылают на солнце. Шелковое платье в одуванчик с глубоким декольте обтягивает так, что явно видно — оно натянуто с трудом. Еще и без лифчика.
— Господи, — сказал Джон, — это соски, или, блядь, свечи зажигания?
Джон, возможно, грубиян, но дело говорил. Ее соски были невообразимо вытянутыми и такими твердыми, словно хотели пробить ткань и выбраться наружу.
— Если это свечи зажигания, — сказал Нил, — может, их надо подкрутить? Знаешь, как их регулировать?
— Заметьте, в этом году соски вернулись, — сказал я. — Сколько мы их уже не видели?
Джон кивнул благоговейно.
— Это хорошо. Это — дар Божий.
Потом она ушла, и прошла пара мило улыбающихся девушек-готов, хромовый пирсинг сверкал на красных, как у вампиров, губах. На улице восемьдесят градусов[101] жары, а они в черном. Они держались за руки.
— Люби этот городок, — сказал я, улыбаясь.
Мы вернулись к выпивке и заговорили о Томе Уэйтсе, звучавшем из автомата. Нил видел, как он свалился с табуретки на концерте в Нэшвилле. Было ли падение задумано — вот в чем заключался вопрос.
— Нале-е-во!
Джон присвистнул.
— Можешь сказать, какие у нее фрукты под лифчиком?
— Нет, но могу сказать, что грудь там точно есть, — сказал я. — А ты?
— Что ей требуется, — сказал Нил, — так это тщательный, доскональный осмотр груди доктором Нилом, а за ним — незамедлительно — курс инъекций его сосиской регулярно, на ежедневной основе.
— А вдруг она вегетарианка? — спросил Джон.
— У меня есть морковка, которая изменит всю ее жизнь.
— Парни, как вы себя ведете? — сказал я.
— Послушайте-ка, — сказал Джон, — спрашивает, как мы себя ведем.
Мы снова вернулись к выпивке и разговорам. Цена на сигареты поднялась почти до пятидесяти центов. Закон о регулировании размера платы за жилье оказался под угрозой отмены. Работники «Эй-би-си» собирались бастовать. Обычная нью-йоркская ерунда. И потом снова «Нале-е-ево!».
— Ну, — сказал Джон, — живая или мертвая?
— Живая, — сказал Нил, но потом прищурил свое косоглазие.
Я понял, что она мертвая, когда она была еще на полпути до окна.
— Мертвая, — сказал я.
Привлекательная, на первый взгляд, конечно. Но потом глаз цепляется за следы вскрытия между джинсами и блузкой персикового цвета. Она взглянула на нас — по глазам тоже все было понятно.
— Наш победитель! — сказал Джон. — Анна, принеси еще «Дьюарса» этому джентльмену, а я буду «Хайни».
— А я что, — сказал Нил, — хрен с маслом?
— И хрен доктору Нилу, специалисту по осмотру груди.
Эти парни, с ними просто никуда не выйдешь. Анна хорошо нас знала и налила всем по стаканчику. Ни один хрен так и не появился. Мы выпили.
— Густаво кое-что мне рассказал, — сказал Нил. — О тех квартирах над цветочным магазином. Эй, кстати, где вы вчера шатались?
Джон пожал плечами.
— Дома, сидел разгадывал кроссворд в «Сандэй Таймс» и слушал Мистера Голубые глаза[102]. А что, ты каждый вечер куда-то выходишь? Мне сегодня нужно было работать. Не все же свободные художники, черт возьми. Некоторым на работу с утра, слышал такое?