Все это я теперь я осознаю очень хорошо.
Доктор Уэллер, улыбаясь, вывел Дэнни из приемной и попросил посидеть, а нас поманил рукой к себе. Но улыбка предназначалась для Дэнни. Она ничего не значила.
Мы сели.
— Очень странно. — Доктор покачал головой. — Я сказал ему, что он должен есть. Он спросил почему. Я сказал: «Дэнни, люди каждый день умирают от голода. По всему миру. Если ты не будешь есть — ты умрешь, просто-напросто умрешь». Ваш сын посмотрел на меня и сказал: «И что?»
— Господи, — сказала Сьюзен.
— Он не дерзил, поверьте, — он серьезно задал мне вопрос. Я сказал: «Ты же хочешь жить, да?» Он спросил: «А должен?». Поверьте мне, можете сбить меня с этого стула. А должен! Я сказал: «Конечно должен. Все хотят жить». «Почему?» — спросил он. Боже. Я сказал ему, что жизнь прекрасна, жизнь священна, что жить — это весело. Сейчас Рождество на носу! А как же выходные, дни рождения и летние каникулы? Я сказал, что нужно жить на полную, делать все, чтобы быть сильным, здоровым и счастливым. Я знаю, что он слушал и понимал меня. Но он ни чуточки не беспокоился и не расстроился. Когда я закончил, все, что он сказал: «Да-да, но я не голодный».
Доктор был поражен и сбит с толку.
— Я даже не знаю, что тут сказать. — Он взял блокнот. — Я напишу вам имя и номер психотерапевта. Не психиатра — он не будет пихать Дэнни никаких таблеток. Терапевта. Пока нет анализов, хотя вряд ли это что-то изменит, скажу — у Дэнни серьезное эмоциональное расстройство, которое требует исследования, причем незамедлительно. Этот врач, Филд — лучший, кого я знаю. И хорошо работает с детьми. Скажите, что я попросил принять вас как можно раньше, если можно — сегодня. Мы с ним знакомы очень давно, и он не откажет. И, думаю, он может помочь Дэнни.
— Чем поможет? — спросила Сьюзен. Я почувствовал, что она теряет самообладание. — Чем поможет? Поможет найти причину жить?
Ее голос сорвался на последнем слове и она зарыдала, прикрывшись руками, а я подошел к ней и попытался связаться с той частью себя, которая могла бы связаться с ней, и почувствовал, что она еще не совсем замолкла, и обнял жену.
Ночью я услышал, как они разговаривают. Дэнни и девочки.
Было уже поздно, мы ложились спать, Сьюзен была в ванной — чистила зубы. Я собирался выкурить мою последнюю сигарету на кухне, вышел в холл и услышал их шепот. У близняшек была своя комната, у Дэнни — своя. Шепот доносился из комнаты девочек.
Это было против заведенного у нас порядка, но этот заведенный порядок и так стремительно несся ко всем чертям. На работу по дому всем было наплевать. На завтрак был кофе и пончики из магазина. Ну Дэнни, естественно, даже этого не ел. Спать мы ложились, когда уже совсем выбивались из сил.
Доктор Филд сказал, что пока все в порядке. Что нам следует избегать любого напряжения или противоречий в семье хотя бы неделю-другую.
Мне нельзя было кричать на Дэнни за то, что он не ест.
Сначала Филд поговорил полчаса у себя в приемной с Дэнни, потом минут двадцать — со мной и Сьюзен. Я счел его представительным, а его голос — приятным. Пока у него не было ни единого предположения насчет происходящего с Дэнни. Все, что он мог сказать — он должен видеть Дэнни каждый день, пока мальчик не начнет есть снова, и, наверное, один или два раза в неделю — после.
Если он начнет есть.
Я решил не обращать внимание на то, что они шепчутся. Я подумал, что если бы нашел в себе силы бросить курить, я бы вообще их не услышал. Но то, что сказала Дженни, донеслось до меня через приоткрытую дверь четко и ясно:
— Не понимаю, — сказала она. — А что с коробкой?
Ответа я не уловил. Я подошел к двери. Пол заскрипел. Шепот прекратился.
Я открыл дверь. Они собрались на кровати.
— Что с какой коробкой? — спросил я.
Они посмотрели на меня.
«Мои дети, — подумал я, — выросли вообще безо всякой совести. Или по правилам, или никаких правил».
Этим они отличались от меня. Бывало, что я сомневался, мои ли это дети.
— Ничего, — сказал Дэнни.
— Ничего, — сказали Кларисса и Дженни.
— Ну, — сказал я. Скажите. Что вы тут обсуждаете?
— Просто разговариваем, — сказал Дэнни.
— Секретничаете? — сказал я шутливо, как будто меня их разговор не волновал.
Он пожал плечами.