Такси остановилось рядом с обшарпанным домом, и я поднялся на два этажа вверх. Сэнди открыла дверь, на ее лице под золотистым загаром застыло выражение нервного предвкушения. Она увидела, как я нахмурился, и все оживление внезапно покинуло ее. Она была умной девушкой. Она видела, что это приближается, как ночной поезд в небытие.
— Он мертв, не так ли? — спросила она.
— Пума-пантера. Мне жаль.
— Кто?
— Пума-пантера. Вы не читали об этом в газетах?
Она покачала хорошенькой головкой.
— Я не читаю газет. Я просто бросаю взгляд на газетные киоски по пути. Думаю, это весь мой к ним интерес. О, боже, — добавила она. — Я больше никогда не буду бегать.
Для нее это был смертный приговор. Рулоны и рулоны жира извивались на горизонте, как ядовитые змеи.
— Bы будете бегать, — сказал я ей.
— Без Дейва нет.
— Я позабочусь о том, чтобы вы бегали.
Я взял ее на руки. Я почувствовал, как подергиваются жилки на ее ногах, прижатых к моим. Это противоречило моим принципам — вступать в отношения с клиенткой, но в мире должны быть исключения, должно быть сострадание. Я поцеловал ее. Ее дыхание было сладким от зародышей пшеницы и меда, и я вспомнил, что сейчас время ужина.
Она знала все позы. "По-собачьи с низко опущенной головой". "Жим от стены сидя". "Растяжка спины партнера". Ее позвоночник был гибким, а бедра — гладкими и сильными. Она издала булькающий звук, когда я снял пластырь с ее сосков. И я знал, что ни одна футболка никогда не натирала их так, как натирал сейчас я.
Мой бросок был быстрым. Я вонзился в нее. Через десять минут у меня начались периодические судороги в обеих ногах, вверху и внизу, спереди и сзади, но боль была бодрящей и чудесной. На пятнадцатиминутной отметке ее лицо выглядело физически разбитым, походка стала неустойчивой. Но последние несколько миль она преодолела как чемпион. Ее ноги двигались как поршни. Руки болтались по бокам.
И вдруг все кончилось. Мы откатились друг от друга через пятнадцать минут двадцать восемь секунд. Я посчитал ее самой отважной девушкой из всех, кого я знал.
— Ты будешь бегать, — сказал я.
И она улыбнулась.
Я улегся на раскладной диван в гостиной и огляделся вокруг.
Некоторые дела неожиданно изменяются, как раскрывающийся цветок, некоторые похожи на спуск в могилу. Этот был похож на дверь, открывающуюся ярким летним утром. Делаешь один-единственный шаг из своей комнаты на свет. На столе рядом с нами лежала пара очков с толстыми стеклами. Позади нас полки с книгами. Книги громоздились почти до потолка. Я посмотрел на авторов. Достоевский, Толстой, Лоуренс, А.А. Милн, Рембо, Юнг и Фрейд. Кто-то здесь был довольно начитанным, и у меня было предчувствие, что это была не загорелая обнаженная богиня, лежащая рядом со мной.
Я повернулся к ней.
— Твоя соседка, Беатрис…
— Да?
Голос позади меня был полон ненависти, тот же самый голос, который я слышал по телефону, только теперь он поднимался сквозь темные глубины эмоций. Я резко повернулся к ней и одновременно сунул правую руку в карман куртки за револьвером.
— Даже не пытайся, — сказала она.
45-й калибр в ее руке был похож на мышь в хоботе слона. Росту в ней было, наверное, всего пять футов два дюйма, а весила она фунтов триста. Огромный живот колыхался под бесформенным платьем. Глаза были плоскими, как у амфибии за стеклами бутылочных очков толщиной в дюйм. Только рот выделялся на ее лице, которое терялось в складках плоти, и теперь он улыбался.
— Все правильно, Рул, — сказала она. — Ты нашел Пуму-пантеру.
Она крепко держала пистолет, его холодная сталь блестела в сумерках, как рыба.
— Все к этому шло, так ведь? Ты убила первых двух только для показухи, — сказал я. — Ты все время охотилась за Логгинсом. Ты завидовала Сэнди, завидовала ее телу. Каково это — быть толстой сучкой-лесбиянкой, Беатрис?
Это была шальная карта, но я должен был ее разыграть. Я должен был как-то встряхнуть ее. Это было все равно, что пытаться расшатать Великую пирамиду в Гизе. Она рассмеялась.