Короче, они сказали, что я, конечно, виноват, но что вроде как это у меня какой-то синдром, не помню как называется. И еще сказали, что это хорошо, что я им про джаз рассказал. Это, мол, большой прогресс, что я про такие вещи стал рассказывать. И за радио даже не ругали. Потому что типа лучше я его раздолбал, чем если бы Али в морду вмазал. Типа я могу свой гнев контролировать.
Не знаю, насчет гнева. Может, если бы Али-то не отскочил, то и ему бы досталось. Он меня побаивается с тех пор. Но вот что мне стало проще рассказывать о том, что случилось — это правда. Не думаю, что я кому угодно мог бы это доверить, но тем взрослым, которые со мной работают, — могу. И тебе, конечно. И Лэрке, может быть…
Так вот, если меня все-таки переведут отсюда, то придется переезжать. В "Форте" нету открытого отделения. Хорошо, если бы недалеко. У ма сейчас хорошая работа в Копенгагене. Она там теперь живет из-за меня — чтобы удобнее было навещать. Познакомилась быстро с местными русскими и устроилась в магазин, сумками торгует. Помогли ей, короче. Но если меня снова на Ютландию переведут, то, боюсь, она все бросит и за мной поедет. Да, ты как раз спрашивала в одном из писем, удалось ли моей маме получить постоянный вид на жительство. Так вот, с этим теперь все в порядке. Я уже писал, что одна из бывших коллег Себастиана взялась за дело ма — бесплатно. Ну, вроде как фирма решила, что они тоже в ответе за то, что с нами случилось, и обязаны помочь. Ведь на суде что выплыло? Что мамин юрист Севе информацию про маму и меня слил, хотя Сева вообще корпоративным правом занимался. Это они, называется, за ланчем поболтали. Так что Себастиан мать с самого начала из-за меня стал обхаживать — фотку мою паспортную в ее деле увидел. Дело-то, конечно, ему приятель не показывал, это Сева уже сам подсуетился. Но хмыря, что тогда мамино дело вел, уволили все равно нафиг. Разве что лицензии, как Севу, не лишили. А зря.
Я вот опять перескочил и забыл уже, с чего начал, так что уж расскажу сразу про суд. То есть, ты наверняка знаешь, что Себастиану шесть лет дали, ты ведь писала, что следишь за новостями. Только я в общем не про тот суд хотел сказать. В газетах-то точно не объясняли из-за чего заседания несколько раз откладывались. А подонок заразился от наркоманского шприца. Жаль, что не ВИЧ, гепатитом только. Но прихватило его все равно в полный рост. Ма сказала, что он теперь всю жизнь будет мучится, что здоровье гад потерял.
Ты вот меня спрашивала, сожалею ли я о том, что сделал. Раскаиваюсь ли. Я долго думал, как на это ответить. Сожалею? Да. Мог ли я тогда поступить иначе? Нет. Понимаешь, я той осенью был, как беговая лошадь — пистолет выстрелил, и я вижу только трек прямо перед собой, потому что на глаза шоры надеты. Нету других путей — ни вправо, ни влево. И надо просто бежать — бежать, пока не победишь, или не лопнет сердце. Теперь-то я знаю, что возможности были. Ты вот и сама писала — почему я ничего не сказал тебе раньше? А я не видел тебя. Ты просто была одна из них. Взрослых-которые-все-равно-мне-не поверят-и-которым-плевать.
А теперь… Раны на шкуре у Себастиана зажили, только шрамы остались. А у меня они никогда не заживут. Когда я ему спину резал, я себя резал. Теперь я это знаю. Но объясняю наверное непонятно. Иногда мне кажется, что все будет хорошо. Что я выйду отсюда, доживу в детдоме последнюю пару лет и стану свободным. Смогу жить, как захочу. И никто не будет мне указывать, брить мне волосы на башке или отращивать, чтобы скрыть татуировку.
Но иногда, особенно ночами, когда лежу без сна, и мне кажется, что кто-то ходит этажом выше, или что около моей двери останавливаются шаги… Тогда я думаю, что все это сон. Что я навсегда остался там, в башне. Свернутый, как лента в старой кассете. Готовый проигрывать свой ужас и свою боль снова и снова, когда кто-то нажимает на кнопку. Тогда я жалею, что все-таки не спалил Стеклянный Замок — и себя вместе с ним.
А потом приходит утро. Я встаю вместе со всеми, одеваюсь, умываюсь, за нами приходит учитель и ведет нас на занятия. Я жду звонка от Лэрке. Недавно получил от нее письмо. Даже не письмо — открытку. Там она написала свой телефон и новый адрес — теперь она живет в школе-интернате с музыкальным уклоном. Часть тех денег, что она выиграла на конкурсе, пошла в уплату за обучение. Еще в конверте лежал диск. Мне разрешили его прослушать. Там была песня. Только один трек. Вот этот: