Мемет и Микель по-прежнему висели на заборе, надрывая глотки. Чего они там вопили — было не разобрать. Все заглушало гавканье мерзкой зверюги. Ибрагим запустил в нее здоровенной палкой. Жаль, не попал. Псина отвлеклась на мгновение, ухватила толстый сук, тряхнула и — хрясь! — перекусила пополам. Я сглотнул, но слюна не шла в пересохшее горло. Овчарка тут же вспомнила о своих обязанностях и с новой энергией заистерила, поставив передние лапы на лестницу.
Когда я снова вскинул глаза, за сеткой забора никого не было. Только ветер гнал по асфальту одинокую бумажку. Вот предатели!
— Эй ты, дерьмо мелкое! А ну, слазь оттуда!
Фак! Про охранника-то я и не подумал! Заплывший жиром лысый тип ковылял ко мне, угрожающе тряся пузом и тремя подбородками.
— Собаку уберите! — проорал я, перекрывая лай.
— Пророк, тихо! Ко мне!
Пророк? Милое имечко для чудовища-каннибала.
— Давай, щенок, слазь!
— Не-а.
Что я, дятел, что ли? Пусть жиртрест сам сюда лезет, если я так ему нужен.
— Ладно, — покивал лысый. Три подбородка закачались в такт. — Тогда я звоню в полицию. Пусть они тебя снимают, — и потянулся за мобилой.
— Не надо! — Блин, ма меня убьет, а тетя Люся закопает. — Не звоните, я щас, я сам…
Толстяк убрал палец с экрана. Я улыбнулся вывалившей алый язык псине, развернулся и вскочил на стену. Ёпт, высоковато что-то. Только выхода у меня другого нет. Если я к жирному спущусь, он же все равно панцирей[5] вызовет. А тут уже территория какой-то транспортной конторы. Вон там и через ограду перелезть можно.
— Ты куда, пацан? Ты чего удумал? — разорялся сзади жиряй.
— Ты- суперлига, ты круче всех, — прошептал я и…
Спрыгнул. Лодыжка взорвалась болью. Я покатился по асфальту, матюгаясь сразу на трех языках. Вот непруха-то! Неужели сломал? Кое-как поднялся, игнорируя брызнувшие из глаз слезы. Запрыгал прочь от стены. Стоило наступить на правую ногу, как ее будто ножом пронзало, и в черепе вспыхивали фейерверки. Сзади послышался лай — как-то слишком близко. Я обернулся. Блин, как псина сюда пробралась? Овчарка неслась ко мне огромными скачками, роняя на асфальт слюну, смешанную с пеной. Все, пипец тебе, Женька!
Я выставил перед собой единственное свое оружие — баллончик с краской. Чудовище по имени Пророк взвилось в воздух, и я нажал на курок… в смысле, на колпачок. Алая струя ударила в оскаленную морду. Псина взвизгнула, жмуря глаза, но ее было уже не остановить. Мохнатые лапы ударили меня в грудь. Я грохнулся на спину, собачьи челюсти сомкнулись на руке, сжимающей банку. Я заорал. Раздался хлопок, будто кто-то лопнул воздушный шарик — это зубы Пророка прокусили баллон. Краска под давлением ударила через дыру, я едва успел отдернуть голову. Тугая струя оросила мне грудь, а зверюге — шерсть. Очевидно, часть вонючей жидкости попала собаке в рот. Пес отскочил, испуганно скуля, и принялся кататься по асфальту, раздирая морду лапами и оставляя повсюду алые пятна.
— Что ты сделал с Пророком, урод?! — охранник наконец дотрусил до места происшествия, взмокший и такой красный, будто его вот-вот кондратий хватит. Бухнулся на колени перед овчаром, запустил пальцы в слипшуюся сосульками шерсть. — Куда он тебя, мой маленький? Куда он тебя пырнул?
Вот дебил! Совсем мозги жиром заплыли, краску от крови не отличает. Кровь-то — она у меня вон из руки хлещет, там где "маленький" ее прокомпостировал. О чем я толстому и сообщил. Популярности мне это не прибавило.
— За издевательство над животным тебе отдельно вкатают, — просипел охранник сквозь одышку. — Сейчас позвоню в полицию, а ты дрыгнись только — Пророк в тебе еще дыр наделает.
Я лежал тихо и слушал, как жиртрест разговаривает с панцирями. А что мне еще оставалось делать? Охранник брызгал слюной в трубку, на лысине у него выступили крупные капли пота:
— Как это — через час? А мне что с ним целый час делать? Запереть? Куда запереть? Мне Пророка к ветеринару надо… Кто Пророк? Собака. Служебная. Да клал я на ваше ограбление! Если Пророк сдохнет, я вас по судам затаскаю.
Жиртрест с такой силой сунул телефон в карман, что ткань треснула. Повернулся ко мне — злющий, чуть дым из ноздрей не валит.
— Вставай, сопляк!
Я затряс головой:
— Мне ногу больно. И руку. И вообще, мне еще пятнадцати нету, так что запирать меня нельзя.