Не знаю, почему Смит пришел к таком заключению уже после «второго дела». Ведь жертвы не были выпотрошены, у них не были удалены никакие органы. В случае убийства Мэри-Энн Николс не было оснований полагать, что орудием убийства был хирургический нож и что убийца обладал хотя бы малейшими хирургическими навыками. Возможно, Смит в своих мемуарах высказывает подозрения, возникшие гораздо позднее. После «второго дела» у полиции не было никаких оснований подозревать человека, имеющего медицинскую подготовку.
Обращения Смита к Чарльзу Уоррену остались безрезультатными, и Смит стал действовать по собственному усмотрению. Он направил «почти треть» имевшихся в его распоряжении офицеров в штатском на улицы, проинструктировав их следующим образом: «Вы должны делать то, чего в нормальных обстоятельствах констебль делать не должен». Смит приказал своим сотрудникам сидеть на завалинках, покуривать трубки, сидеть в пабах, сплетничая с местными жителями. Сам Смит тоже не бездельничал. Он посетил «все мясные лавки в городе». Мне кажется просто смешным то, что полицейский комиссар, переодевшись в костюм, расспрашивает мясников в лавках и на бойнях о том, не знают ли они подозрительных коллег, которые могли бы резать женщин. Неудивительно, что в столичной полиции не оценили его энтузиазм и рвение.
Сэр Мелвилл Макнахтен пытается вообще обойти расследование преступлений Джека Потрошителя. Его замечания по этому вопросу основываются не на информации, полученной из первых рук, и не на выводах, опирающихся на годы следственной работы, как у инспектора Эбберлайна. В 1889 году Макнахтена назначили помощником комиссара отдела уголовных преступлений столичной полиции. У него не было ни малейшего опыта полицейской работы. Двенадцать лет он работал на чайных плантациях своей семьи в Бенгалии, где каждое утро развлекался охотой на диких кошек, лис, аллигаторов и свиней.
Его мемуары были опубликованы в 1914 году, спустя четыре года после публикации воспоминаний Смита. Макнахтен пытается сдерживаться вплоть до страницы 55, а дальше начинается безудержная похвальба вперемешку с любительскими замечаниями. Он восхваляет Смита, утверждая, что тот все предвидел и готов был задержать убийцу за несколько недель до совершения первого убийства. Смит считал первым преступлением Потрошителя убийство Марты Табран, совершенное 7 августа, а Макнахтен уверен в том, что его первой жертвой стала Мэри-Энн Николс и случилось это 31 августа.
Макнахтен продолжает вспоминать эти ужасные туманные вечера и «резкие крики» мальчишек-газетчиков, выкрикивающих: «Еще одно жестокое убийство!» События, которые он описывает, становятся драматичнее с каждой страницей, но скука, одолевающая читателя, растет с той же скоростью. Порой думаешь, что полицейские власти были правы, не позволяя отставным офицерам публиковать свои воспоминания. Полагаю, Макнахтен действительно слышал крики газетчиков и помнил те ужасные вечера, когда на город опускался густой туман, но сомневаюсь, что он хотя бы приближался к Ист-Энду.
Он только что вернулся из Индии и продолжал работать на свою семью. Он пришел в Скотланд-Ярд через восемь месяцев после того, как преступления Потрошителя таинственным образом прекратились и более не занимали столичную полицию. Однако это не мешает ему делать выводы о том, кем был Джек Потрошитель. Сэр Макнахтен пишет о том, что в настоящее время Джек Потрошитель мертв и что на его счету пять «и только пять жертв»: Мэри-Энн Николс, Энни Чэпмен, Элизабет Страйд, Кэтрин Эддоуз и Мэри Келли. По «рациональной теории» Мелвилла Макнахтена, после «пятого» убийства, совершенного 9 ноября 1888 года, «мозг Потрошителя окончательно повредился» и он, скорее всего, совершил самоубийство.
Когда молодой отчаявшийся адвокат Монтегю Джон Друитт бросился в Темзу в конце 1888 года, он и не догадывался, что окажется одним из трех основных подозреваемых в деле Джека Потрошителя, названных Макнахтеном. Другими двумя были польский еврей Аарон Косминский, «безумец», испытывавший «дикую ненависть к женщинам», и Михаил Острог, русский врач, страдавший «лунатическим безумием».
По какой-то непонятной причине Макнахтен называет Монтегю Друитта доктором. Это ошибочное предположение кочует из книги в книгу. Я полагаю, что некоторые до сих пор считают Друитта врачом. Не знаю, откуда Макнахтен получил такую информацию, но скорее всего он был введен в заблуждение тем фактом, что дядя Монтегю, Роберт Друитт, был известным врачом и автором книг по медицине. Отец покончившего с собой адвоката, Уильям Друитт, был знаменитым хирургом. Похоже, что сам Монтегю всегда оставался в тени, потому что у нас практически нет никакой информации о нем самом.
В 1876 году красивый, темноволосый, спортивный Монтегю Друитт поступил в Оксфордский университет. Спустя пять лет он был принят в Иннер Темпл в Лондоне, чтобы усовершенствовать свои знания в области юриспруденции. Он был хорошим студентом и исключительно талантливым игроком в крикет. Монтегю подрабатывал в школе для мальчиков в Блэкхите. Гомосексуальность и развращение малолетних — вот основные причины, по которым блестящий молодой холостяк совершил самоубийство. Осенью 1888 года его уволили из школы в Блэкхите, а вскоре он бросился в Темзу. В своих мемуарах Макнахтен утверждает, что Друитт был «сексуально безумен» — так в викторианскую эпоху называли гомосексуализм. Но Макнахтен ничем не подкрепляет своих обвинений, за исключением того, что Монтегю совершил самоубийство.
Психические заболевания в семье Друиттов присутствовали. Его мать летом 1888 года была помещена в психиатрическую лечебницу. Она пыталась совершить самоубийство по крайней мере один раз. Одна из сестер Монтегю также совершила самоубийство вслед за братом. Бросившись в Темзу в начале зимы 1888 года, Монтегю Друитт оставил предсмертную записку, в которой писал о том, что боится кончить жизнь так же, как и его мать, и считает лучшим выходом самому покончить с собой. В семейных архивах сохранилось только одно его письмо, которое он написал своему дяде Роберту в сентябре 1876 года. Хотя почерк и лексикон Друитта ничем не напоминают письма Потрошителя, это еще ни о чем не говорит. В 1876 году Друитту еще не было и двадцати лет. Почерк и лексикон не только легко изменить, но они еще и меняются с возрастом.