Несмотря на весь свой опыт и одаренность, Эбберлайн не смог раскрыть величайшее преступление в его карьере. Этот провал причинял ему боль даже тогда, когда в старости он занимался собственным садом. Фредерик Эбберлайн сошел в могилу, не представляя, против кого он сражался. Уолтер Сикерт не был похож на обыкновенного убийцу.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
ВЯЗАНИЕ И ЦВЕТЫ
Тело Мэри-Энн Николс оставалось в уайтчепелском морге до четверга, 6 сентября, когда ее полуразложившийся труп наконец-то нашел покой.
Ее поместили в «прочный» деревянный гроб и на конной повозке отвезли за семь миль от Лондона на Илфордское кладбище, где и похоронили. В тот день солнце показалось всего на пять минут. Стоял густой туман, шел дождь.
На следующий день, в пятницу, состоялось пятьдесят восьмое ежегодное заседание Британской ассоциации, на котором говорилось о необходимости установки и постоянного надзора за громоотводами, о случаях поражения молниями и об ущербе для телеграфных проводов, причиняемом молниями и дикими гусями. Говорилось на заседании о гигиенических преимуществах электрического освещения. Физики и инженеры спорили о том, является ли электричество материей или энергией. Было заявлено, что бедность и нищета могут быть ликвидированы, если «предупредить развитие слабостей, болезней, лености и глупости». Томас Эдисон сообщил о создании фабрики, на которой должно было производиться восемнадцать тысяч фонографов в год по цене от 20 до 25 фунтов за штуку.
Погода в тот день была еще хуже, чем в предыдущий. Солнце не выглянуло ни на минутку, на севере раздавались раскаты грома. Шел сильный дождь, почти что со снегом. В густом холодном тумане лондонцы возвращались с работы и отправлялись в театры. В «Лицеуме» при полном аншлаге шел «Доктор Джекилл и мистер Хайд», а в театре «Роялти» поставили пародию на него под названием «Хайд и Сикилл». В любимом мюзик-холле Сикерта «Альгамбра» представление начиналось в 10.30 вечера. Здесь танцевали женщины, а капитан Клайвз показывал свою «замечательную собаку».
Энни Чэпмен задремала над своей последней рюмкой, когда ночная жизнь Лондона еще только начиналась. Неделя выдалась скверной, хуже, чем обычно. Энни исполнилось сорок семь лет, у нее недоставало двух передних зубов. Она была пяти футов роста (152 см), полная, с голубыми глазами и короткими темными волнистыми волосами. Как позднее отмечала полиция, «в ее жизни бывали и лучшие времена». На улице ее звали «Темной Энни». В некоторых документах утверждается, что бросивший ее муж был ветеринаром, но в большинстве других говорится, что он был кучером у джентльмена, жившего в Виндзоре.
Энни не общалась с мужем после расставания. Она не интересовалась его жизнью, пока получала каждую неделю по 10 шиллингов. Внезапно в конце 1886 года деньги перестали приходить. Однажды потрепанного вида женщина появилась в пабе «Веселые виндзорские кумушки» и стала интересоваться Чэпменом. Она сказала, что прошла пешком двадцать миль из Лондона, остановилась в местной ночлежке и хотела узнать, что случилось с ее мужем, почему тот перестал присылать ей деньги. Женщина у дверей паба сообщила бродяжке, что мистер Чэпмен умер в Рождество. Он не оставил Энни ничего, кроме двух детей, которые не хотели иметь с ней ничего общего. Образованная дочь уехала во Францию, а сын жил в Виндзоре.
Энни некоторое время жила с мастером, изготавливающим сита. А когда и тот ее бросил, она стала одалживать небольшие суммы у брата. Ему в конце концов это надоело, и он перестал давать ей деньги. Энни не общалась с другими членами своей семьи. Когда у нее были силы, она подрабатывала вязанием и продажей цветов. Знакомые считали ее умной и предприимчивой по натуре, однако пристрастие к алкоголю погубило Энни Чэпмен. Она более не заботилась о том, чем заработать на жизнь.
За четыре месяца до смерти Энни несколько раз попадала в лазарет. Она обитала в ночлежках, чаще всего в доме 35 по Дорсет-стрит, соединявшей Коммершиал-стрит и Криспин-стрит, как перекладина стремянки. В этом районе насчитывалось около пяти тысяч коек в разных ночлежках. Во время расследования убийства Энни Чэпмен газета «Таймс» писала: «Присяжные могли почувствовать, что цивилизация XIX века имеет и такие стороны, которыми невозможно гордиться». В мире Энни Чэпмен к бедным относились, «как к скоту». Обитатели Ист-Энда постоянно находились на «грани голода». Насилие процветало и еще более усиливалось нищетой, алкоголем и жестокостью.
За четыре дня до смерти Энни поссорилась с другой обитательницей ночлежки по имени Элиза Купер. Элиза набросилась на Энни на кухне, требуя вернуть тарелку супа, которую Энни у нее одолжила. Энни швырнула на стол полпенни и сказала, что та может сама сходить и купить себе суп. Женщины начали ругаться. Их ссора продолжилась и в ближайшем пабе. Энни дала Элизе пощечину, а Элиза вцепилась Энни в глаза.
Синяки на лице Энни сохранились и до субботнего утра 8 сентября, когда Джон Донован, распорядитель ночлежки на Дорсет-стрит, пришел требовать восемь пенни за постель у тех, кто собирается провести здесь еще одну ночь. Энни ответила: «У меня нет денег. Я больна, мне нужно в лазарет». Донован напомнил ей о правилах. Энни ответила, что уйдет и найдет деньги. Она умоляла не отдавать ее койку другому постояльцу. Донован впоследствии сообщил полиции, что Энни «находилась под воздействием спиртного», когда ночной смотритель вышвырнул ее из дома.
Сначала Энни отправилась на Литл Патерностер-роу. В последний раз ее видели на Брашфилд-стрит, которая тянется с востока на запад. Пройди она еще несколько кварталов к северу по Коммершиал-стрит, она бы попала в Шордич, где располагалось несколько мюзик-холлов («Олимпия», «Харвудз» и «Гриффинз»). Чуть дальше к северу располагался Хокстон — район, в котором после представлений в мюзик-холлах любил гулять Уолтер Сикерт, когда жил в доме 54 по Бродхерст-гарденз. Именно здесь он бродил ночами и ранними утрами.