Две слишком светские богомолки подошли к желтым византийским стенам Владимирского и остановились неподалеку от двухсотпудовых двухстворчатых черных дверей с барельефами — узорная княгиня Ольга и пышнобородый, похожий на Илью Муромца, вооруженный мечом святой князь Владимир косо посмотрели на прибывших. Двери-ворота были закрыты, входить следовало через боковой вход.
— Ничего что у меня губы накрашены? — неуверенно спросила одна из богомолок.
— Нормально, — сказала вторая с видом знатока и достала из сумочки нарядный синий платочек с золотыми египетскими иероглифами.
— Ой… туда посмотри. Да сюда не молиться нужно ходить, а с мужиками знакомиться, — первая немного нервозно хихикнула и игриво указала глазами направо.
Богомолки застыли, напрочь забыв про Бога при виде прекрасного, как языческий бог, темноволосого и темноглазого парня, держащего на руках совершенно не похожего на него малыша — полугодовалого голубоглазого и беловолосого мальчика с лицом херувима.
— Я и не знала, что мадонны с младенцами бывают мужского пола! — снова хихикнула первая.
— Я вообще не знала, что такие мужчины бывают, — отозвалась вторая, повязывая на голову бирюзовый платок. — И не голубой вроде — с ребенком!..
— Все голубые теперь тоже с детьми… Даже Киркоров родил себе что-то.
— А эта, рядом с ним, рыжая — кто?
Обе с вопросительным любопытством воззрились на невысокую тонкую девушку в длинной юбке и светлом платке, закабалившем ее огненно-рыжие волосы.
— Жена, наверное, — сказала первая, рассматривая готическое и рыжебровое лицо из коллекции Кранаха Старшего, — красивая… нестандарт.
— Красивая? — возмущенно изумилась вторая. — Вообще никакая. Уродочка. Зуб даю, она его няня. О, черт… — поход во Владимирский собор явно отменялся. — Не поверишь, зуб прихватило, — проныла она, хватаясь за подборок, чувствуя, как с каждой секундой боль нарастает, становится нестерпимой.
Облаченная в узорные одежды тринадцатипудовая Ольга на главных дверях на секунду приподняла опущенный взгляд и переглянулась с пятнадцатипудовым князем Владимиром на соседней створке:
«Видел, внучек? Люди, люди… не стоит обижать Киевицу!»
— Иди сама, — говорил тем временем Киевице ее спутник Мир Красавицкий. — Я подожду.
Рыжая Маша кивнула, глядя, как ее сын Миша привычно обвивает шею Мира двумя руками, — как и многие дети, он чувствовал себя куда комфортней на руках у отца. Только Мир не был отцом ему.
— Ты прав. Миша еще слишком маленький, чтобы идти в Прошлое, — в голосе матери звякнула неуверенность.
Она с подозрением покосилась на крупного ворона, прогуливающегося между двух уже заснувших на зиму черных фонтанчиков для питьевой воды.
Ворон наклонил голову набок и внимательно посмотрел прямо на Машу.
И Маша Ковалева решилась…
Поднялась по ступеням к боковой левой двери, поклонилась.
— Именем Отца моего велю, дай то, что мне должно знать, — прочитала заклятие Хранительница вечного Города и, сделав шаг, прошла сквозь столетие.
…Владимирский собор был новым и ярким.
…Владимирский еще и не был собором — ему предстояло ждать освящения несколько лет, и часть его стен были расчерчены деревянными лесами.
Но Маша все же перекрестилась, прочитала молитву, но не за упокой — за покой. Здесь, в конце XIX или начале XX века, отец ее сына — художник Серебряного века Михаил Врубель — был еще жив.
Мир знал, что, перешагнув порог собора, Киевица перешагнет сто лет, оказавшись в Прошлом — в еще не законченном Владимирском. Но не знал, что она мечтает встретить здесь другого мужчину. И, оглашая просьбу Отцу-своему-Городу «дай то, что мне должно», надеется: Киев сочтет должным дать ей час, когда расписывавший этот собор Михаил Врубель будет здесь.
Маша привычно обернулась, посмотрела на фреску над главным входом — суровоглазый чернокрылый ангел с весами в руках разделял своей фигурой рай и ад. Много лет Маша и ангел мерялись взглядами, и она всегда была честна перед ним.
«Ты знаешь мою историю, — сказала она чернокрылому то, что так и не решилась сказать Мирославу, — я вдруг стала Киевицей, волшебницей… совершенно внезапно… и впервые отправилась в Прошлое… такая глупая… я еще даже не целовалась ни с кем… и познакомилась с Врубелем… и влюбилась в него сразу по уши. А потом оказалось, что я беременна. Так сразу… ведь видела его всего два раза в жизни!»
Сейчас Маша почти не помнила своих смятенных чувств к нему — лишь знала, что когда-то любила его и от этой любви появился их сын Миша-младший. Но с тех пор ей довелось прожить еще одну жизнь, обрести равновесие и мудрость… Мудрость и равновесие царили в душе до тех пор, пока ее шестимесячный сын Миша не сказал в первый раз слово «мама». А еще не произнесенное «папа» повисло в воздухе без адресата.