– Отличная работа, приятель, – сказал ему Ричер.
– Спасибо. – Водитель кивнул.
– Ты сможешь вытащить нас из канавы? – спросил Ричер.
– Не знаю.
– А ты сделай предположение.
– Скорее всего, не смогу.
– Ладно. У тебя есть предупредительные аварийные огни?
– Что?
– Предупредительные огни. Задняя часть автобуса торчит прямо на дороге.
Водитель некоторое время молчал, видимо, еще не окончательно пришел в себя, потом потянулся вниз, открыл ящик, стоявший возле ног, и достал три сигнальные ракеты, темно-красные картонные трубки со стальными шипами на концах. Ричер забрал их у него и сказал:
– Аптечка есть?
Водитель снова кивнул.
– Возьми ее и осмотри пассажиров – ну, там синяки, порезы и все такое, – велел ему Ричер. – И убеди их пройти как можно дальше вперед, насколько они смогут. Желательно, чтобы они собрались в проходе. Если в нас кто-нибудь врежется, он ударит в пустую задницу.
Водитель кивнул в третий раз, потом встряхнулся, точно пес, и принялся копаться в ящиках. Из второго, закрытого на защелку, он достал аптечку и выбрался со своего места.
– Сначала открой дверь, – сказал ему Ричер.
Водитель нажал на кнопку, дверь с шипением открылась, и внутрь ворвался холодный воздух, который принес с собой тучи снега.
– Закрой за мной дверь, береги тепло, – сказал Ричер.
Затем он спрыгнул в канаву и по льду и замерзшей земле начал пробираться к обочине дороги. Выйдя на нее, он помчался к заднему углу автобуса. В лицо ему летели хлопья снега, но он не обращал на них внимания. Сосредоточившись на дорожных ограничителях, Ричер пробежал тридцать шагов назад по дороге. По неровной траектории. Тридцать шагов, тридцать ярдов. Девяносто футов. Точнее, почти восемьдесят восемь. Восемьдесят восемь футов в секунду – это все равно что шестьдесят миль в час, а в мире полно сумасшедших, которые даже в страшный снегопад будут ехать с такой скоростью. Ричер наклонился и воткнул аварийный огонь в снег, тут же автоматически загорелся ослепительно-яркий малиновый свет. Ричер пробежал еще тридцать шагов, поставил второй аварийный сигнал, потом через тридцать шагов – третий, завершив последовательность предупредительных знаков: три секунды, две, одна, проезжайте.
Затем он бегом вернулся назад, снова перебрался через канаву и принялся колотить кулаком в дверь, пока водитель не отвлекся от оказания первой помощи и не открыл ему дверь. Ричер забрался внутрь, и вместе с ним ворвался снежный вихрь. Он довольно сильно замерз, лицо онемело, заледенели ноги. В автобусе уже стало довольно холодно, и окна с одной стороны покрылись пятнами инея.
– Включи двигатель, чтобы работали печки, – сказал он водителю.
– Не могу, – ответил тот. – Мы, видимо, пробили топливный бак, когда вылетели с дороги.
– Я не почувствовал снаружи никакого запаха, – заметил Ричер.
– Я не могу рисковать. Сейчас все живы. Мне совсем не хочется, чтобы они сгорели заживо.
– Хочешь, чтобы замерзли до смерти?
– Займись первой помощью, мне нужно позвонить.
Ричер прошел назад и начал проверять пожилых пассажиров. Водитель обработал первые два ряда; у всех четверых пассажиров, сидевших около окон, были заклеены пластырем порезы от металлических рамок, окружавших стекла. – Будь осторожен в своих желаниях. – Вид отсюда, конечно, лучше, зато и риск выше. У одной женщины на щеке со стороны прохода Джек увидел еще одну полоску пластыря – видимо, в том месте, где в нее ударился головой муж, которого болтало, точно тряпичную куклу.
Первую сломанную кость Ричер обнаружил в третьем ряду, у хрупкой пожилой женщины, похожей на птичку. Она повернулась направо, когда автобус изменил направление движения и дернулся влево, сильно ударилась плечом в оконное стекло и сломала ключицу. Ричер понял это по тому, как она держала руку.
– Мэм, могу я взглянуть? – спросил он.
– Вы не врач, – возразила она.
– Я прошел подготовку в армии.
– Вы там были врачом?
– Военным копом. И мы проходили специальное обучение.
– Мне холодно.
– Это шок, – попытался утешить ее Ричер. – И снег идет.
Она повернула к нему верхнюю часть тела, словно сдаваясь, и Ричер сквозь блузку дотронулся кончиками пальцев до ее ключицы, чувствуя, что она тоненькая, как карандаш. Кость сломалась ровно посередине, чисто, без осложнений.